Дело Рихарда Зорге
Шрифт:
Позднее Вукелич живо описал ту атмосферу, которую создавал Зорге как руководитель в своей группе.
«Общая атмосфера, в которой проходила наша работа, была одним из показателей, что наша организация была по сути своей коммунистической. Наши политические встречи проходили в товарищеском духе. Эти встречи не носили ни намека на формальную дисциплину. Зорге держал за правило не увлекаться теоретическими спорами по политическим вопросам. Я уверен, для того чтобы избежать проявления троцкистской ереси, Зорге никогда нам не приказывал. Он лишь объяснял, какими могут быть наши первейшие обязанности и что каждый из нас должен сделать. Он мог намекнуть одному или двоим из нас, какими средствами лучше всего можно было бы добиться выполнения задач, стоящих перед
Это самое красноречивое доказательство того, что наша группа не носила военного характера. Вся атмосфера в ней больше всего напоминала атмосферу марксистского клуба, в который я входил в Югославии. И это во многом благодаря личному характеру Зорге. Атмосфера была товарищеской, совершенно исключающей военную дисциплину и как хорошие, так и плохие стороны военной организации».
Среди многих заявлений, сделанных Зорге в японской полиции после ареста, нет ни намека на его разочарование в московском начальстве в течение последних месяцев его деятельности в Токио, никаких признаков сомнений, которые посетили бы его за время его пребывания в России в 1935 году, когда в Советском Союзе вовсю разворачивался Джаггернаут (безжалостная неумолимая сила) сталинского террора. Он до конца сохранил непоколебимую веру в будущее международного коммунизма, давая показания японским следователям.
Единственный намек на его собственную слабость и депрессию дают опубликованные в постсталинской советской прессе выдержки из личного дела Зорге. «Он не знал, что генерал Берзин, завербовавший его в 1929 году (если не раньше) в качестве офицера советской разведки, и его непосредственный начальник в 4-м Управлении «Алекс» Борович были казнены в ходе чисток, однако он не мог не почувствовать перемен». В письме, отправленном на имя «Директора» московского Центра, которое по некоторым данным должно быть датировано октябрем 1940 года, он писал:
«К сожалению Макс (Клаузен) так серьезно болен, что не приходится рассчитывать на возвращение его прежней работоспособности. Он проработал здесь пять лет, а местные условия могут подорвать и самый крепкий организм. Сейчас я освоил его работу и возьму ее на себя.
Что до меня, то я уже сообщал вам, что пока идет война в Европе, я останусь на своем посту. Но поскольку немцы здесь говорят, что война скоро кончится, я должен знать, что будет дальше со мной. Могу ли я рассчитывать на то, что смогу вернуться домой в конце войны? Мне только что исполнилось сорок пять, из них одиннадцать я на задании. Пришло время для меня устроиться, осесть, положив конец кочевому существованию, и использовать тот огромный обширный опыт, который я приобрел. Я прошу вас не забывать, что я жил здесь без перерыва — в отличие от других «респектабельных иностранцев», — не беря отпуск каждые три-четыре года. Это может выглядеть подозрительно.
Остаемся, да, верно, с подорванным здоровьем, но всегда ваши верные товарищи и соратники».
Послание, написанное явно в приступе депрессии, ярко обнажает чувство оторванности, изоляции и небезопасности «нелегальной» работы и двойного существования в далекой и враждебной стране [112] .
Почти ровно год спустя после бесспорного, хотя и непризнанного триумфа группы Зорге вновь возвращается к той же теме, однако на этот раз с чувством выполненного долга. 15 октября 1941 —
112
Похоже, что Зорге поддерживал время от времени связь со своей бывшей женой, Кристианой, которая поселилась Нью-Йорке. В начале 1941 года фрау Отг, жена германского посла в Токио, навестила ее и передала ей деньги и приветы. Кристиана получила визу для поездки в Японию незадолго до того, как сообщение между Соединенными Штатами и Дальним Востоком было прервано. Она телеграфировала Зорге, однако ответа не получила. Вскоре он был арестован.
«Мы глубоко взволнованы и внимательно следим за борьбой вашего народа с Германией. Нам очень жаль, что мы должны оставаться здесь, где не можем оказать вам никаких серьезных услуг или помощи.
Фритц (Клаузен) и Фикс (Зорге) хотели бы знать, не следовало бы им вернуться домой или отправиться в Германию, чтобы там заняться новой работой. Они сознают, что любое из этих заданий было бы крайне трудным, но мы знаем работу и верим, что, пересекая границу, чтобы работать под вашим руководством, или же отправившись в Германию, чтобы заняться там новой деятельностью, мы смогли бы сделать что-нибудь полезное. Ждем вашего ответа».
Когда впоследствии японский предварительный суд, рассматривавший его дело, спрашивал Зорге, не просил ли он Москву о возвращении из-за того, что «чувствовал, что опасность нарастает», Зорге ответил: «Нет. Скорее потому, что я завершил свою миссию в Японии и хотел продолжить работу в Москве или в Европе. Когда я говорю, что «моя задача была выполнена», я имею в виду, что я убедился, что Япония не вступит в войну против Советского Союза».
Чувствуется, тем не менее, дух усталого идеализма в этом послании. После разговора с Клаузеном было решено подождать несколько дней, прежде чем отправлять его. И в результате текст его так и остался лежать на столе Зорге, не дождавшись отправки в Москву.
Опасность все ближе подходила к группе Зорге с самых разных и, казалось бы, не связанных между собой сторон. Все аресты производила Особая высшая полиция, подчинявшаяся министру внутренних дел, в чьи функции входило расследовать дела подозреваемых в «левых» симпатиях. Именно при выполнении этой особой задачи след привел от Ито Ритцу к Китабаяси Томо, а через нее — к Мияги. В Министерстве внутренних дел царили тревога и замешательство, когда след этот в конце концов вывел на европейскую шпионскую группу.
Дела о шпионаже входили в компетенцию Военной полиции (Кемпетай). Между двумя этими организациями, военной и гражданской, нередко случались стычки: соперничество возникало на почве подсудности тех или иных дел, и дело Зорге являет собой яркий пример такого соперничества. После произведенных арестов одного из гражданских прокуроров, занимавшихся этим делом, вызвали в Управление военных дел Министерства обороны, которому подчинялась Кемпетай, и сказали: «Мы давно шли за Зорге по пятам. На самом деле именно армия следила за его подпольной деятельностью. Но в конце нас оттеснили посторонние, не имеющие к этому делу никакого отношения».
О существовании шпионской группы, действовавшей в Японии, было известно военной разведке, поскольку уже с 1938 года подслушивающие станции министерства связи как в Корее, так и на территории самой Японии занимались радиоперехватом загадочных сообщений. Первый такой перехват датирован июлем 1938 года, но ни точное местоположение передатчика, ни принадлежность группы, похоже, так и не были установлены военной полицией до самого ареста Зорге и его сотрудников, произведенного Особой высшей полицией. Поскольку последняя контролировала все дело, японские военные власти так никогда и не сообщили своему гражданскому двойнику, проводили ли они какое-либо расследование, направленное на то, чтобы выследить группу, о чьем существовании уже знали.