Дело шести безумцев
Шрифт:
– Оба! – снова попробовали мы с Камилем перекричать друг друга, как пара первоклашек, которых спросили, сколько будет один плюс один.
Убитый не имел отношения к парку. Он работал водителем фуры. Его машина перевозила ту самую птицу и груз слесарных станков, один из которых числился утерянным.
Убийство случилось в прицепе.
По какой-то причине между жертвой и его сменщиком, вторым водителем, произошла драка. Мужчины боролись у клеток, врезаясь в них спинами. Так птичьи перья попали на расчлененные
Когда полиция задержала сменщика жертвы, что водил ту же самую фуру, он спросил: «Кто меня сдал?»
Ему ответили: одна сука с пером.
И это была правда.
Правду о том, кто и за что выстрелил в висок Камилю, Воеводин не рассказал. Наверное, нужно было спросить, но я промолчала. Или решила, что сама смогу выяснить, или (надеюсь на второе) что-то более человечное – чувство, как неловко копаться в сокровенном, – остановило меня от бестактного допроса.
Возможно, Камиль презирал меня из-за моего контакта с огнестрельным орудием убийства, которое фигурировало в деле о смерти Воронцовой Аллы. Может, он даже переживал за Максима, считая меня охотницей на дичь: после трех месяцев знакомства со мной серый журавль Костя оказался в беспамятстве, вороная Алла Воронцова – в могиле. Хотя Алла продержалась дольше, если посчитать тот единственный день из нашего детства, когда мы с ней встречались. И да, тогда умерли две мои сестры – два журавленка.
Вернувшись домой, я сбросила на пол жилет, стянула с себя рубашку и три майки, переодеваясь в три домашних топика и шорты. Взяв на руки Гекату, я чесала ее шкурку под ошейником, рассматривая тяжелый будильник с золотыми шапками перевернутых стаканчиков с мороженым крем-брюле.
Убить таким будильником элементарно, если ударить по голове. А легко ли убить отправленной эсэмэской? Это была бы самая эпатажная смерть.
– Эпатажная смерть, – повторила я вслух, разглядывая золотистые всполохи огоньков, что покачивались над зажженными свечами.
«Позже, Кирочка… – снова прошептала Алла, – ты пока не умрешь…»
Каждый день в бюро я присутствовала на допросах, совещаниях, вела протоколы встреч Воеводина. Его часто звали экспертом и довольно редко поручали вести дела в открытую.
Он всегда числился внештатным консультантом, не претендуя на звания и регалии, отдавая все лавры тем, кто его нанимал.
У Воеводина не было семьи, и вечерами он засиживался в кабинете особняка Страховых, полном интересных вещичек. Если бы Воеводин не вступил на пост Деда Мороза, он легко мог бы стать старьевщиком в лавке Аладдина, но я точно знала, что каждый предмет возле него не случаен.
С каждым у следователя своя ассоциация и связь,
Если слова, реплики Камиля постоянно витали вокруг смерти, то от предметов Воеводина веяло… не то чтобы жизнью, но надеждой. Чувствуя себя как в музее, я подолгу рассматривала заставленные полки и завешанные стены.
Здесь были сабли с пышными кистями, альбомы с засохшими гербариями, рамка для фотографий с портретом балерины, множество звездных карт, коллекции камней и сборник с изображениями нелетающих попугаев какапо.
Как-то раз я наткнулась на записную книжку, в которой оказались рисунки девушек всех возрастов, сделанные карандашом. Первые портреты выглядели ровными и точными, но ближе к концу карандаш принялся метаться в границах листка, и я была уверена, что размазанные коричневые пятна вокруг – следы застаревшей крови.
Поверхности полок с уликами-воспоминаниями о жизни Воеводина блестели чистотой, и только один уголок оставался нетронутым. Меня сразу привлекла собравшаяся на паре предметов пыль. Там покоились часы, перевернутые циферблатом вниз, а поверх серебристой крышки в арке кожаного ремешка возлегал огромный гвоздь.
– Кира, будешь чай? – предложил вернувшийся в кабинет Воеводин, и от неожиданности я схватилась за полку, коснувшись часов.
Гвоздь покатился, рухнул на пол. Быстро подняв его, я вернула неизвестный для меня артефакт на место.
Справившись с чашками, Семен Михайлович принялся наполнять их кипятком. Запахло мятой и кунжутными пряниками.
– У вас тут, – озиралась я по сторонам, – столько разных коллекций. Это предметы с мест убийств?
– Скорее, с мест жизни.
– А из жизни Камиля тоже есть?
Дубовая дверь кабинета скрипнула.
Без стука и не здороваясь в кабинет вошел Камиль, как раз в тот момент, когда я снимала с уха баранку, макая ее в чай. Сжав зубы, он, как обычно, не удостоил меня ни кивком, ни взглядом, передавая отчет об очередном вскрытии Воеводину.
Пока Воеводин листал бумаги (а я уверена, Семен Михайлович делал это специально невыносимо долго, пытаясь «подружить» нас – играющих в одной песочнице), я произнесла вроде как в пустоту:
– Что по поводу пленки из Калининграда? Когда ее уже можно будет увидеть?
Я говорила о пролежавшей восемь лет в лесу видеокамере, которую потерял Костя Серый в день своего рождения – в день смерти моих сестер.
– Женя Дунаев держит меня в курсе, – ответил Воеводин. – Пока его шифровальщики пробуют разгадать послания с рисунков Аллы, техники корпят над восстановлением.
В особняке Женя служил у Воронцовых водителем, был словно на их стороне, потому бабушка и пальнула в него, увидев оружие, которое он выронил, которое подняла я, которое оказалось у меня и Макса и которое убило Аллу.