Дело святое
Шрифт:
— Ты не уехал? — изумленно спросила Ольга.
Могла бы и не спрашивать: раз сидит тут, значит, не уехал.
— Чего это я поеду! — ворчливо отозвался он, не прерывая работы. — С какой стати?
— Но я же тебе сказала.
— Ты сказала: сделай свое дело и уходи.
— Ну?
— А что ну! — возмутился он довольно благодушно. — Я твоим глупостям не потатчик.
— Как это?
— Мы ж к делу едва-едва приступили — это еще только «здрассьте», это еще, так сказать, холодная закуска, а горячие
«Какие еще „горячие блюда“?» — Ольга даже растерялась.
— Вот уж не ожидал, что ты отнесешься так легкомысленно к серьезному делу.
Он осуждающе покачал головой, а Ольга приходила в себя.
— А это серьёзное дело? — уточнила она и фыркнула от смеха.
— А как ты думаешь? — прямо-таки рассердился он. — Ребенка сочинить — это что, пустяки? Не куклу сделать, не щенка завести — живого человека создать. Че-ло-века! Я ж тебе не папа Карло, чтоб вот так из деревяшки вытесать. О живом человеке уговор был!
— Дурачье дело нехитрое, — возразила Ольга.
— Не хитро распутничать, а у нас дело святое.
И тут он повернул разговор так, что она растерялась ещё больше.
— Что это ты, душа моя, так запустила своё хозяйство. А? — спросил он. — Куда ни глянь, везде непорядок: дверные дужки болтаются, того и гляди оторвутся; калиточка у коровьего стойла на одной петле висит; наличники на окнах перекосились; вон эта полка, которую ты грядкой называешь, она ж вот-вот рухнет, держится на одном гвозде.
Он и дальше перечислял мелкие и крупные неурядицы в её избе да на дворе, а закончил выговором:
— И ты решила обзавестись ребенком в таких бытовых условиях? Как он будет тут жить? Что его встретит в этом доме? Каким он вырастет? Или ты о таких пустяках не задумывалась?
— Нормально будет жить, — уже обиделась Ольга. — Конечно, моя изба — это не твоя городская квартира с ванной да теплой уборной, но и в таком жилье ребятишки вырастают не хуже ваших городских, а может и получше. Топором да рубанком орудовать — это не женская работа, у меня тут ни сноровки, ни силы.
— А что, у женщин рук нет? — тут он так ли строго да взыскательно глянул на неё, что она оробела. — Коли вытолкнула своего мужа в шею, то берись сама за мужскую работу. Другого выхода нет.
Она поняла, что тут не до шуток: «Ишь, избаловался командовать. Небось, жену свою жучит и мучит». Странное дело: хоть и обидно было, но в то же время и понравилось, что он так строго с нею говорит.
— Взяла б молоток да гвоздь, приколотила бы эту, как её? — грядка, да? И дужку дверную, и вешалку, — не унимался он. — Или ты не в состоянии сменить заржавленный патрон и вкрутить в него лампочку? Хитрость невелика.
— Я женщина! — опять напомнила она.
— Ну, раз женщина, тогда…
Тут
— Ты с ума сошел, — говорила Ольга, слабо отбиваясь.
— Соскучился, — объяснил он совсем другим тоном, не рассерженным — ласковым. — Целый день ждал, ждал.
— Да уж ври-ка, — так и вспыхнула она. — Отпусти, вон угли из печки вывалились, пожар устроим.
— Ну ладно, с этим потом, — сказал он, отступаясь. — Раздевайся, садись к столу. И живей.
Отнял заслонку у печи, — в избе явственно запахло лапшой куриной. Да и вкусно так!
— Что это у тебя? Да уж не зарубил ли ты курицу? — насторожилась Ольга.
— Я на такие подвиги не гож, — отвечал он со смехом. — Договорился с какой-то старушкой, у нее купил, она и зарубила, и ощипала, и выпотрошила. Себе взяла курью голову и ноги, сказала: «На холодец», а мне отдала остальное.
— Сколько она с тебя взяла?
— Не твое дело. Ты только представь: я впервые в жизни топил русскую печь и опять же впервые варил лапшу в чугунке.
— Мы тут живем скупо, — заметила Ольга, словно оправдываясь. — Денежку тратим с оглядкой. Привыкли так. Лапшу-то с курицей не варим — сидим на молоке.
— Ну, не одной же простоквашей нам питаться! — он уже наливал из чугунка варево, аромат которого сразу покорил ее: этот мужик справился и с поварским делом. — К тому же следует чтить древнюю русскую традицию: возле брачной постели ставить блюдо с вареной курицей, чтоб любовники вовремя подкрепили угасающие силы.
Ольга смутилась и вспыхнула всем лицом. А он зачерпнул в ковшик воды:
— Я полью тебе, помой руки перед едой, — и проворчал: — Неужели трудно обзавестись рукомойником?
— А где я его повешу? Во дворе?
— Ну, хоть вот здесь.
— Мешать будет. Да, ладно! Я уж привыкла так: умываюсь над ведром.
Он ей строго:
— Оля, привыкнуть можно ко всему. Но надо ли ко всему привыкать?
Сели за стол. Он ей озабоченно:
— Послушай, не могу понять, зачем вбит в потолок этот дурацкий крюк? На случай повеситься, что ли?
— Этот-то? — Ольга глянула вверх. — Для зыбки. Туда вставляется жердинка гибкая, а на конец ее — зыбка для ребенка.
— Вот дубина! — он хлопнул себя по лбу. — Ай да ученый муж: не смог догадаться. Конечно, для зыбки! Для чего же еще?
— И меня в ней качали, и сестренку. Да, небось, и маму мою тоже. Даже бабушку.
— Дом такой старый?
— Крюк еще старее, — усмехнулась Ольга. — Небось, служил и до того, как сюда его вбили.
— Ты и нашего ребенка будешь качать в этой зыбке?
— А почему бы и нет? — ответила она со смехом. — На чердаке стоит, резная, красивая, — не хуже нынешних кроваток.