Дело в руках (сборник)
Шрифт:
Некоторое время они вяжут молча. Тишина нарушается только долетающими в избу завываниями метели, которая уже окончательно разыгралась за окнами. Да ровным, раздумчивым тиканьем часов. Да разгонистым тиканьем тети Лизиных спиц, бегущих наперегонки с часами.
У открытой духовки, на стуле, на мягкой подстилке, дремлет дымчатый кот, следя одним приоткрытым глазом за серебристыми клубками, лежащими на коленях вязальщиц. Когда какой-нибудь из клубков, обеспокоенный разматываемой нитью, начинает шевелиться, кот моментально настораживается, приоткрывает второй глаз и хищно топырит уши. Но клубок остается на месте, и кот, потеряв к нему интерес,
— Оно не зря все это дается — уважение, и почет, и подарки, — вдруг говорит тетя Лиза, видимо, откликаясь на какие-то свои давние мысли. — Умение умением, а главное-то — по правде надо жить. Моя мамака всегда мне говорила, а я вам скажу: если обманешь человека, тебе за то всегда отплатится. Ну, я и не обманывала никогда, за то и меня бог не обидел — живу не хуже людей.
Потом, вспомнив о чем-то далеком, вдруг тихонько-грустно улыбается тому давнему, минувшему и продолжает:
— Только один раз девчонкой, помню, — схитрила. Ну, это уж больше комедия, а не обман. Связала я тогда первую паутинку — на сдачу, чтобы значит, в государство сдать. Пухартель у нас к тому времю уж открылась. До того-то я все себе либо домашним делала. А тут — на сдачу. Ну, связала, довольная такая, вымыла свою паутинку, растянула, а она — батюшки! — одна половина хороша, бела, а другая — красна. Не совсем красна, ну, кремовата. Что делать?
А потом избы мы убирали при закате, я и заметила: когда солнышко садится, все красным кажется. Ну, вот, думаю, сдам ее, когда солнышко садится. Егор Васильич и не заметит, что она разноцветна. А Егор Васильич, наш сосед, пухартель образовал и ею заведовал. И вот значит, на другой день солнышко — на закат, а я — к Егор Васильичу со своей паутинкой. Пощупал он ее, посмотрел так и сяк и на свет и говорит: «Ну, вот, Лизушка, молодец, какой хороший платок связала». И уплатил мне как за качественный, будто без изъяна. Я уж потом сколько из-за этого мучилась, но и признаться побоялась.
Только поздней узнала: ничего я его не обманула. Все он заметил, только виду не подал, не хотел радость мне портить. Девчонкой ведь была, первый в жизни платок принесла на сдачу. Он за него свои деньги додал, а потом они с моим отцом рассчитались. После, когда я уж в невестах была, они вспоминали при мне про тот закат и про паутинку и все смеялись.
Она погружается в глубокую задумчивость, наверное, еще вспоминает что-то из своего девичества и вдруг, перейдя на совсем иной тон, говорит сурово:
— Теперешним спекулянтам бы тот платок — они бы его обработали. Такой марафет навели бы — вовек не признаешь. Черт те что с платками делают. Возьмет да подкрасит. Или отбеливающим порошком отделает. Он у нее мертвяк-мертвяком — никакой натуральной красоты. А уж над серыми пуховыми как издеваются! Растреплет, раздерет его, сажей намажет. Лишь бы сбыть прибыльней да побыстрей.
А то еще запрядные наладились сбывать. Он до первой стирки. Потом пух с шелковой нитки слезает.
На што приезжие — и те разбираться стали: проверяют, запрядной или нет. У запрядного нитка вся в пуху спрятана, а у хорошего ее легко раздвоить [4] .
4
«Запрядным» называют такой платок, в котором пуховая нитка сразу запрядывается на шелковую. При подготовке добротного ажурного платка пуховая нить
А уж посмотреть на этих спекулянток — так тошно становится. Еще утро, а она уж под парами. Вся растрепана, рожа красна, рыхла. Тьфу! — и тетя Лиза брезгливо передергивает плечами. — Из-за них из-за вертихвосток и на нас, на мастериц, которые выносят на базар свою работу, тень падает. Нет-нет, да какая-нибудь рохля попрекнет базаром.
Вон в соседстве живет Машуха… Тоже ведь — шестьдесят лет, а все Машуха… Сама затеяла склоку из-за пустяка да сама же кричит: милиции, мол, докажу — ты на базаре платками торгуешь. Ах ты, охломонка, грязнуля чертова. Доказывай, говорю! Мне бояться нечего. Я ими не спекулирую. Я, мол, на него, на платок, труд кладу, сил не жалею. За труд и беру, что надо. Мне за него люди еще спасибо говорят. Веди, говорю, милицию. А я скажу, как ты самогонку гонишь, бардаки устраивашь да молодежь на разврат толкашь. Так моя Машуха даже испугалась, дома двое суток не была, на двери замок висел.
Тетя Лиза в прежнем темпе гонит ряд за рядом. А девушки приустали, им заметно надоело, и они проявляют нетерпение. Особенно Света — более подвижная и непоседливая. Она все чаще находит какие-то посторонние дела, отвлекается и отвлекает Олю.
Тетя Лиза моментально угадывает перемену в настроении девушек и обращается к Свете с легкой улыбкой:
— Ну-ка, покажи, что ты тут навязала, платошница.
Она наклоняется к Светиной работе, и тут происходит неожиданное событие, которое нарушает устойчивую тишину и приводит всех в переполох.
Серебристый клубок падает с колен тети Лизы. Чутко дремавший кот тут же вздрагивает, хищно топырит уши. Один прыжок — и он уж у ног вязальщиц. И вот уж вместе с клубком катится под диван. Тети Лизино аханье сливается со вскриком девушек.
Оля низко наклоняется и лезет под диван выручать клубок. Халатик на ней задирается. Света, не удержавшись от соблазна, шлепает ее по ягодицам. Та отбрыкивается ногой, выскакивает из-под дивана вместе с клубком и котом, который никак не хочет отпускать добычу, и девушки хохочут до изнеможения. Тетя Лиза все ахает и охает, слегка переживая за порванную нить, но и ей становится весело и она тихо, беззвучно смеется.
Наконец, клубок отобран, нить срощена, кот водворяется снова на стул, к духовке, все успокаиваются и рассаживаются по своим местам. Тетя Лиза опять наклоняется к вязанью Светы, предусмотрительно придерживая свой клубок левой рукой. Она пристально приглядывается к Светиному паутинному сооружению, разгоняет петли по всей длине спиц, что-то пересчитывает про себя и вдруг озадаченно восклицает:
— Э-э, да что же ты тут навязала, голубушка!
— А что? — испуганно вскидывается Света.
— Да вот посмотри тут и тут. Так ведь не годится. Ты здесь распусти до сих пор.
Света очень огорчается, всматривается в свою ошибку. Ей очень жаль своего труда и всячески хочется оттянуть минуту разрушения. Она нетерпеливо ерзает, находит какие-то дела на кухне, уходит туда, возвращается на место. Потом вдруг спрашивает:
— Тетя Лиза, а как у вас посиделки проходили?
Тетя Лиза на минуту задумывается, затем начинает говорить о посиделках, все больше снижая голос, будто погружаясь в толщу времени.