Дело в руках (сборник)
Шрифт:
— Наташа, да ты понимаешь, что у меня нет таких денег!
— Бабушка, ну есть. Я же видела, когда ты считала…
— Наташа!
Она отводит внучку в сторону и сердито ей что-то выговаривает.
Денег у нее, ясное деле, хватает. Но она хочет выгадать лишнюю десятку или пятерку.
Завершает все дело одна очень энергичная особа, по всей видимости, выполняющая чей-то заказ. (С хорошей выручкой для себя, конечно.) Сначала она со стороны наблюдает за тем, что делается возле тети Лизы. Потом стремительно подходит откуда-то сбоку и спрашивает цену. А выслушав, говорит: «Беру за сто», — и в самом деле берет паутинку.
— За сто у меня десять человек просили, — говорит она, сильно привирая.
— Сто пять.
— Поищи в другом месте.
— Ну, хорошо. Сколько окончательно?
— Сто двадцать пять.
— Сто десять.
— Нет.
Можно бы, конечно, сбавить еще десятку, но тетю Лизу уж охватил торговый азарт. Деньги, как известно, кружат голову хоть кому, особенно в таких местах, как здесь, и в подобных ситуациях. Кружат они и тете Лизе. Видя, что сегодня ее платок пользуется особенным успехом, она чует, что может отыграться за все свое терпеливое месячное сидение, за каждый усложненный узор. И она отыгрывается. Когда торг доходит до высшей точки, у нее уж нетерпеливый, даже несколько затравленный взгляд. Она теряет всегдашнюю свою уравновешенность, становится взвинченной и сварливой.
— Ну, так как, бабуля? Сто десять?
— Да чего ты пристала? Вон вокруг сколько платков, бери хоть за сто десять, хоть за десять.
В таких поединках дело порой заходит в тупик из-за пятерки. А потом, когда разойдутся и через некоторое время опомнятся, каждая будет жалеть, что из-за этой несчастной пятерки в следующее воскресенье надо опять тащиться на базар и тратить целый день. Причем, одну будет грызть сомнение, даст ли еще кто такую же цену, которую только что давали, а то, может, и нет. А другая будет мучиться, найдет ли она еще такой хороший платок, какой только что могла купить.
Но сейчас, в ажиотаже, им ничего подобного и в голову не придет, и каждая упорно стоит на своем. Тем более, что сейчас-то они разошлись не из-за пятерки, а из-за целых пятнадцати рублей. К тому же нахраписто наседающая покупательница очень не нравится тете Лизе, и это усиливает ее противодействие.
— Сто десять, бабуля?
— Да поди ты…
— За сто пятнадцать возьму, девушка! — вдруг слышится голос из-за чьей-то спины. Тетя Лиза смотрит туда и видит суховатого старика, аккуратно одетого, с клинообразной бородкой. Она сворачивает платок и делает движение в ту сторону. Но энергичная особа оттирает своего соперника и возбужденно кричит:
— Я беру за сто пятнадцать!
— Нет, он берет, — упрямится тетя Лиза.
— Это почему?
— Он первый дал цену.
Особа свирепеет, отталкивает старика.
— Я возьму платок, — напирает она.
— Нет, ты его не возьмешь.
— А я говорю, возьму.
— А я говорю, не возьмешь. Если хочешь знать, тебе я его и за сто тридцать не отдам.
Особа мгновенно закипает, сверлит супротивницу белыми от бешенства глазами, называет мерзавкой, старой ведьмой и, громко ругаясь, уходит.
После ее ухода страсти мгновенно утихают. Аккуратно одетый старик, оказавшийся без особых с его стороны усилий победителем в только что закончившейся схватке, аккуратно отсчитывает деньги. Он доволен. Тетя Лиза передает ему платок. Она тоже довольна. Во-первых, что цену взяла подходящую, больше уж не выстоишь. Во-вторых, платок у нее куплен по хорошему
Последним актом, точнее эпилогом, во всей этой истории с платком оказывается появление степенной старухи, за которой неотступно следует все та же девчушка. Старуха подходит и спрашивает:
— Где та мастерица, что с красивым платком стояла?
— Мастерица — вот она, — отвечают ей, — а платка уж нет.
— А где же он? — огорченно восклицает она.
— Как где? Продан!
— Это же базар, милая моя.
И вокруг без всякой жалости смеются над неуместными вопросами старухи.
Тетя Лиза тем временем окончательно остывает от возбуждения, вызванного «золотой лихорадкой», договаривает о чем-то, дослушивает последние новости перед тем, как уйти.
И тут откуда-то справа появляется Дарья и с надеждой кричит издалека:
— Не продала еще?
Этот вопрос — с тайным умыслом.
Поскольку тети Лизин платок рассчитан не на широкого, а на редкого покупателя, который бывает не в каждый базар, то, может, тетя Лиза его и не продаст. В таких случаях Дарья к завершению базара начинает пастись возле тети Лизы и как бы жалеючи предлагать свои услуги: дескать, чего тебе зря толкаться да убивать время, передай-ка ты мне свой платок да иди себе домой, а я его продам и деньги тебе отдам. И хотя еще не было такого, чтобы тетя Лиза согласилась, все же Дарья не теряет надежды хоть разок да поживиться за счет ее работы. В случае неудачи в торговле такие приставания тетю Лизу сильно раздражают.
Сейчас же она оборачивается к подошедшей Дарье и торжествующе отвечает:
— Почему это не продала? Продала!
— За сколько?
Тетя Лиза называет цену. Лицо ее бывшей подруги омрачается, и она с досадой начинает будто даже выговаривать:
— Ты посмотри, что делается — за сколько захочет, за столько и продает!
Тетя Лиза возражает: дескать, не «за сколько захочу», а по сходной базарной цене. Дарья не соглашается, толкует что-то насчет всегдашней везучести тети Лизы, а потом начинает напрашиваться к ней домой, чтобы растянуть один из самых несбыточных своих платков на ее пяльцах. У нее, дескать, пяльцев больших нет. Но дело, судя по всему, в другом: просто она хочет урвать для себя и от «везучести» тети Лизы. А эта «везучесть», по ее мнению, во многом обусловлена пяльцами, которые, видать, с приговорам, с приколдовыванием. Тетя Лиза отговаривается неумело, отнекивается, приводя неубедительные доводы, но с полной решимостью не вести к себе в дом Дарью. А та напрашивается к тете Лизе нахраписто и с неменьшей решимостью.
И так они еще долго, кружат и толкуют вроде бы об одном и том же и в то же время каждый о своем, не понимая друг друга. И никак не может тетя Лиза отбиться от Дарьи — чтобы раз и навсегда. И как повелось это с незапамятных времен так и тянется вот уже тысячи лет, что идут они, будто дьявольской цепью скованные — это неразумное, противоестественное сообщество людей — мастер и ловчила, трудяга и спекуль, коняга и пустопляс.
И так в любом деле, в любом ремесле, в любой науке и любом искусстве. И не найдется в мире никаких сил и никак не выработают люди такого закона или универсального предписания, которые помогли бы разъять эту неравноценную пару, отодрать от ее главной, несущей половины вторую, придаточную, паразитическую часть.