Дело в стиле винтаж
Шрифт:
— Ну вот… — услышала я голос миссис Белл и пошла на кухню помочь ей.
— Нет, спасибо, — рассердилась она, когда я попыталась забрать у нее поднос. — Возможно, меня можно счесть антиквариатом, но я еще способна управиться сама. С чем вы будете чай? — Я ответила. — Без молока и без сахара? — Она взяла серебряное ситечко. — Тогда все просто…
Она подала мне чашку с чаем и опустилась на маленький парчовый стульчик у огня, а я села на диван напротив.
— Вы давно здесь живете, миссис Белл?
— Довольно давно, — вздохнула она. — Восемнадцать лет.
— И надеетесь переехать
— Сама точно не знаю, куда еду, — помедлив, ответила она. — Это прояснится на следующей неделе. Но как бы то ни было, я… как же это сказать?..
— Перебираетесь в жилье поменьше? — предположила я.
— Поменьше? — печально улыбнулась она. — Да. — Повисло странное молчание, и я поспешила заполнить его рассказом о своих уроках музыки, хотя решила не упоминать о линейке.
— И вы были хорошей пианисткой?
Я отрицательно покачала головой.
— Дошла всего лишь до программы третьего класса. Я недостаточно практиковалась, а после смерти мистера Лонга не захотела продолжать занятия. Мама пыталась настаивать, но меня это больше не интересовало… — Снаружи донесся звонкий девичий смех. — Не то что мою подругу Эмму, — услышала я свой голос. — Она играла великолепно. — Я взяла ложечку. — Эмма окончила восьмой класс музыкальной школы, когда ей было всего четырнадцать, причем с отличием. Об этом объявили на общем собрании.
— Правда?
Я начала помешивать чай.
— Директриса попросила Эмму подняться на сцену и что-нибудь сыграть, и она исполнила совершенно очаровательный отрывок из «Детских сцен» Шумана. Он назывался «Грезы»…
— Какая одаренная девочка, — озадаченно проговорила миссис Белл. — Вы до сих пор дружите с этой… женщиной-жемчужиной? — Ее голос дрогнул.
— Нет. — Я заметила одинокий чайный листик на дне чашки. — Она умерла в этом году, пятнадцатого февраля, примерно без десяти четыре утра. По крайней мере так считается, хотя никто ни в чем не уверен, но они должны были сделать какую-то запись…
— Ужасно, — пробормотала миссис Белл спустя мгновение. — Сколько ей было лет?
— Тридцать три года. — Я продолжала помешивать чай, глядя в его топазную глубину. — Сегодня ей исполнилось бы тридцать четыре. — Ложечка тихо звякнула о чашку. Я посмотрела на миссис Белл. — У Эммы было много талантов. Она прекрасно играла в теннис… — Я поняла, что улыбаюсь. — У нее была особенная подача. Она словно переворачивала блины. И это срабатывало, ее подачи невозможно было отбить.
— Неужели…
— Она была потрясающей пловчихой и великолепной художницей.
— Какая идеальная молодая женщина.
— О да. Но не зазнавалась — совсем наоборот, вечно сомневалась в себе.
Неожиданно до меня дошло, что мой чай, без молока и без сахара, не нужно помешивать. И я положила ложечку на блюдце.
— Она была вашей лучшей подругой?
Я кивнула.
— Но я не была лучшей подругой для нее или хотя бы хорошей, если начистоту. — Чашка потеряла четкость очертаний. — Когда для нее наступили тяжелые времена, я повела себя ужасно. — Огонь камина словно выдыхал воздух, издавая при этом легкое
Миссис Белл какое-то время словно сомневалась, затем встала, и я пошла за ней следом по коридору в спальню. Как и вся квартира, она производила такое впечатление, словно здесь долгие годы никто ничего не трогал. Комната была желто-белой, на маленькой двуспальной кровати блестящее желтое одеяло из гагачьего пуха, желтые прованские занавески на окнах, панели им в тон в дверцах белых встроенных шкафов, расположенных вдоль дальней стены. На прикроватной тумбочке стояла белая лампа из алебастра, а рядом с ней черно-белая фотография красивого темноволосого мужчины лет сорока пяти. На туалетном столике я увидела портрет миссис Белл в молодости. Она была скорее необычной, чем красивой — с высоким лбом, римским носом и большими губами.
Возле ближайшей к нам стены теснились четыре картонные коробки, наполненные перчатками, сумочками и шарфиками. Миссис Белл села на кровать, а я наклонилась и быстро просмотрела их.
— Они очаровательны! Особенно шелковые платки — мне очень нравится вот этот, с фуксиями. И это тоже очень красиво… — Я достала маленькую квадратную сумочку от Гуччи с бамбуковыми ручками. — И эти две шляпы хороши. Какая замечательная коробка, — восхитилась я, разглядывая шестиугольный футляр, в котором они лежали, расписанный весенними цветами по черному фону. — У меня есть к вам предложение, — продолжала я, пока миссис Белл с видимым усилием направлялась к гардеробу. — Я сразу назову вам цену за те вещи, которые хотела бы купить, и выпишу чек, но вещи заберу только после химчистки. Как вы на это смотрите?
— Замечательно, — ответила миссис Белл. — Итак… — Она открыла гардероб, и я уловила запах духов «Ма гриф». — Пожалуйста, приступайте. Вещи, предназначенные на продажу, вот здесь, слева, но не трогайте ничего за этим желтым вечерним платьем.
Я кивнула и стала вынимать из шкафа одежду на красивых атласных вешалках и класть ее в две стопки на кровать — «да» и «нет». Почти все было в прекрасном состоянии: приталенные костюмы пятидесятых, геометрические пальто и платья-рубашки шестидесятых, а также оранжевая бархатная туника от Tea Портер и удивительное пальто-кокон из розового шелка-сырца с рукавами по локоть от Гая Лароша. А еще романтические платья с рукавами-фонариками, сарафаны семидесятых и несколько костюмов восьмидесятых, с плечиками. Я видела ярлыки — Норманн Хартнелл, Джин Мюир, Пьер Карден, Миссони и бутик Харди Эмиса.
— У вас чудесная вечерняя одежда, — сказала я, глядя на сапфирово-синее вечернее пальто из шелкового фая середины шестидесятых от Шанель. — Оно удивительное!
— Я надевала его на премьеру «Живешь только дважды», — ответила миссис Белл. — Агентство «Алистер» рекламировало этот фильм.
— Вы видели Шона Коннери?
Лицо миссис Белл просветлело.
— Я не только его видела, но и танцевала с ним на приеме после премьеры.
— Вау… А это просто великолепно! — Я достала шифоновое платье-макси в маленький цветочек от Оззи Кларка.