Дело всей России

Кочнев Михаил Харлампиевич

В эту минуту царь, сдав царицу на попечение князя Петра Волконского и генерал-майора Сергея Волконского, поклонившись, удалился через те же высокие двери, через которые и входил.

Иван Матвеевич с облегчением вздохнул.

6

Царица Елизавета считала Каменный остров, где она проводила большую часть времени, своим надежным убежищем от шума и повседневной придворной суеты. Здесь она предавалась воспоминаниям о своей баденской семье, о живописной долине Неккара — месте ее рождения, вспоминала свои неутешные отроческие слезы, когда ее, тринадцатилетнюю девочку, невесту русского императора, сажала с собой в карету графиня Шувалова с тем, чтобы навсегда увезти из-под неба родной Германии в холодный, неприветливый Петербург.

В тишине каменноостровского уединения Елизавета прочитала

книг и журналов больше, чем все обитатели Зимнего дворца вместе взятые. Она высоко ценила сочинения Державина, Дмитриева, Жуковского, Карамзина. На нее произвели сильное впечатление и «Письма» Муравьева-Апостола.

Автор «Писем» через камергера князя Голицына уведомил царицу о своем желании лично отблагодарить ее за высочайшее благосклонное внимание к его литературным трудам. Елизавета с удовольствием приняла Ивана Матвеевича в своем небольшом, но уютном кабинете на Каменном острове. Ее беседа с писателем проходила в присутствии Голицына.

Потрясенный выходкой великого князя Николая Павловича, Иван Матвеевич не искал здесь утешения, он добивался одного — понимания его труда и устремлений духа. Для него было уже отрадно и то, что через этот порог в покои Елизаветы не заползает змея ненависти и черного недоброжелательства. Он не собирался жаловаться на Николая Павловича и даже при этой встрече не хотел упоминать его имени.

Елизавета с первого же слова ободрила своего собеседника.

— Я с истинным удовольствием читала и перечитывала все ваши «Письма», Иван Матвеевич. Они украсили «Сына отечества». Только так и мог откликнуться истинно русский писатель-патриот на поползновения завоевателя. Вы с присущей вам страстностью и красноречием развенчали врага всего человечества — Наполеона...

— Я знал все коварство этого врага еще тогда, ваше величество, когда он заносил ногу свою на трон Генриха Четвертого. Я возненавидел его с первого же дня дипломатического знакомства с ним и мыслей своих насчет него не переменял, не лебезил и не заискивал перед ним, как совсем недавно лебезили и заискивали, даже недостойно пресмыкались особы вроде нашего выборгского генерал-губернатора или короля Вюртембергского. — Это дерзкое напоминание Ивана Матвеевича было прямым ударом по старой царице Марии Федоровне. Выражение ума, понимания и обходительности на лице Елизаветы делало его речь свободной, не стесненной опасениями быть неверно понятым. — Я никогда не считал Наполеона великим человеком! Помните, как шипели на меня прислужники? Сколько голосов раздавалось против меня! И эти хулители мои смешивали два понятия, разные между собою: чрезвычайного и великого... Они не хотели заставить себя поразмыслить над тем, что человек может сделаться чрезвычайным единственно от обстоятельств. Но, чтобы истинно быть великим, надобно родиться таковым. Например, как Петр Великий.

— Вашу мысль я полностью разделяю, Иван Матвеевич! Полностью! — проговорила царица. — Вы очень верно говорите в «Письмах», что никогда обстоятельства столько не благоприятствовали человеку и никогда не бывало безумца, который бы так мало умел ими воспользоваться, как Бонапарте. Он с 1801 года мог сделаться истинным героем, великим человеком, а он предпочел стать бичом рода человеческого. И вам очень к месту поставлен вопрос: умел ли Наполеон быть великим, да не хотел или хотел, да не умел?

— Не умел! И я заключаю, что неумение его проистекало от двух причин. Во-первых, от недостатка природных дарований, во-вторых, от воскружения головы его от благоприятных обстоятельств, в которых он так и не сумел найти себя... И пускай скрежещут зубами на меня его близорукие обожатели, но я еще раз повторяю: он совершенно с ума сошел, он помешался на бредовой идее всеобщей монархии, как когда-то помешался Дон-Кихот на восстановлении странствующего рыцарства. Но и в этом случае между этими двумя лицами невозможно поставить полного знака равенства. Рыцарь Печального Образа, герой Ламанчский, был привлекательнейший добрый человек, а корсиканец, мечтающий о мировой монархии, — злодей. Цель Дон-Кихота была мечтательная, но полезная; цель злодея — и мечтательная, и пагубная. Но и это еще не все, что разнит их. Кастильянец был храбр, великодушен, чистосердечен, как младенец, а корсиканец — дерзок, лукав, подл; кастильянец в милой наивности и душевной слепоте своей принимал кукол за людей, а корсиканец — людей за кукол... Дон-Кихота нельзя не полюбить, а вспоминая Наполеона, нельзя не содрогнуться и не возненавидеть его.

— Неужели вы не находите в Бонапарте ни одной черты истинного величия? — спросил Голицын.

— Ищу и не нахожу! Все, что в последние годы служило к поражению умов, принадлежит не ему, а обстоятельствам, и только обстоятельствам, — решительно заявил Иван Матвеевич. — Вернее, той политической горячке, что трясла, подобно лихорадке, народы. То, что выдается за его собственное, — доблесть, ум, предвидение — имеет на себе печать или безумной дерзости, или зверского свирепства, или же самой низкой подлости,

коварства, изуверства, обмана, лжи... Он в моих глазах, как и в глазах всей разоренной им России, был и останется навсегда тираном, злодеем, разбойником, который в безумном ослеплении вывел из Франции на Россию полмиллиона жалких рабов, развращенных им. Он — зажигатель. Он — фабрикант мертвых тел. Он обесчестил Францию и французов тем, что сделал каждого нынешнего француза синонимом чудовища, варвара, изверга...

— Всякая пылкость легко может столкнуть спорящего за грань, за черту доказуемого, — с улыбкой сказал Голицын, — но многое в ваших словах мне по душе.

— В целом, Иван Матвеевич, в «Письмах» вы ловко высекли и дерзкого корсиканца, и его приверженцев, то, что было и есть в сердце у России, высказано вами с предельной искренностью! — сказала Елизавета. — И еще развенчали бы вы с таким же искусством и страстностью австрийцев, за которых порой излишне усердно вступается наш государь. Я могла бы вам привести десятки и сотни примеров подлости австрийцев по отношению к русской армии, к самому императору нашему. — На нежном лице Елизаветы обозначились розовые пятна, она слишком была взволнована нахлынувшими и, должно быть, очень неприятными воспоминаниями. — Вот вам несколько образчиков... Помню, наступило перемирие, государь в три часа ночи, донельзя измученный, голодный, так как с утра не слезал с лошади, верхом приезжает в маленькое местечко. Здесь расположился австрийский двор со своею поклажею, кухней, кроватями. Все эти скоты в это время спали на пуховиках. Александр Павлович по свойственной ему деликатности и бережности к людям не пожелал никого беспокоить. В сопровождении графа Ливена и князя Адама вошел он в ветхую крестьянскую избу, чтобы переночевать здесь. При нем находился и его хирург Вилье. Государь более суток был голоден. Усталость, крайнее переутомление, горе, раздраженность не прошли бесследно. У него сделалась страшная схватка в желудке. Вилье был серьезно обеспокоен состоянием здоровья государя и боялся, что государь не вынесет ночи. Он накрыл государя соломой, а сам поехал в квартиру императора Франца, чтобы попросить у заведующего австрийским двором, некоего мерзавца Ламберти, немного красного вина. Ламберти и слушать не захотел.

— Государь в опасном состоянии, — повторял умоляюще Вилье.

— Поздно... Слишком поздно... Не хочу будить людей... — повторял тупо, как попугай, хранитель королевских сокровищ и покоя.

А время идет. Возмущенный Вилье потерял голову. Он готов был пристрелить этого негодяя или заколоть шпагой. Но жизнь государя дороже всего. Вилье в слезах встал на колени перед этим австрийским скотом... Буквально умаливал... Упрашивал... Все напрасно...

— Только за деньги можно достать вина, — не постыдился ответить мерзавец.

Вилье отдал все деньги, что имелись при нем. Деньги помогли ему разбудить одного лакея. Тот повел его на поиски полбутылки красного вина... Вот как австрийцы отплатили государю, своему союзнику, который жертвовал тысячами жизней своих подданных, который привел свою армию, чтобы спасти их. Вот они какие бывают, союзнички!

Иван Матвеевич видел, что Елизавета с прежней остротой переживала то неприятное и оскорбительное для чести русского императора и его армии событие.

— Жалкие торгаши, ничтожные крохоборы, помышляющие только о наживе и выгоде! — продолжала Елизавета. — Они готовы были кровь русских солдат, если бы это только возможно, перегнать в золото. А что сказать о наших солдатах? Они — настоящие ангелы... Я своими глазами нагляделась на них. Мученики и в то же время герои! Ни злоключения, ни измена, ни коварство не умалили их славы и доблести! Изнемогая от голода, я это сама видела, — на глазах Елизаветы появились слезы, — во время изнурительного перехода падали и тут же на месте умирали... Погибали от истощения... Закрывали глаза без ропота, без проклятий. У всех у них было единственное желание — сразиться с врагом... Наши умирали, а в то же время по трупам умерших от голода австрийцы направляли своим войскам обозы хлеба, сухарей, всякого провианта. И вот, насытившись русским хлебом, однажды австрийский батальон обратил оружие против нас. Мне рассказывал об этом генерал-майор князь Сергей Волконский... Наши возмущенные гвардейцы, кажись из лейб-гвардии Семеновского полка, не оставили в живых ни одного человека от этого предательного батальона! Молодцы гвардейцы! Я в восторге от них! И везде-то наши молодцы гвардейцы проявили чудеса храбрости! Мне рассказывали, как Преображенский полк опрокинул четыре неприятельские линии, а батальон семеновцев штыками уничтожил эскадрон французской гвардии. Сердце кровью обливается, когда приходится вспоминать эти подробности, но надо вспоминать. Жестокость можно сокрушить только жестокостью, а коварство и измена не могут помышлять о пощаде и прощении. — Она подняла руки к затылку и пригладила мягкие незавитые волосы. — Потому-то, Иван Матвеевич, так понятен мне пламень вашего доведенного до ярости сердца. Ваши залпы по Наполеону и его приверженцам попали в самую цель... С чем и поздравляю вас!