Дело всей России
Шрифт:
Каждый день Аракчеев распекал членов комитета и военного суда, являвшихся к нему с докладами о проделанной работе и о состоянии умов среди поселенных войск и харьковчан. Ни один доклад не вызвал одобрения с его стороны. Граф оставался решительно всем недоволен, особенно доставалось от него льстецу Муратову, которому столичный гость никак не мог простить шумной, многолюдной ярмарки. Аракчеев всерьез обдумывал предлог, под каким можно было бы развязаться с ярмаркой и одним махом удалить съехавшихся с разных сторон торговцев и прочих обывателей и зевак. Его озарила мысль вызвать нескольких врачей и заставить их объявить о внезапно вспыхнувшей в городе эпидемии холеры, что послужило бы причиной
— Для современной медицины не составит никакой трудности сделать открытие холеры, можно даже открыть чуму... Но сие предприятие создаст еще большие затруднения: по законам придется объявить карантин, все приехавшие на ярмарку окажутся в ловушке, и мы вместе с ними.
Аракчеев, подумав, отказался от своего замысла. Скопление множества народа в городе крайне страшило его. Думалось, что бунтовщики с умыслом приурочили беспорядки к знаменитой ярмарке. Все еще не было полной уверенности в безусловной надежности и преданности действующих эскадронов Чугуевского уланского полка, равно как и в преданности пехотных полков, силами которых он намеревался учинить расправу над бунтовщиками. Аракчеев изыскивал самые верные и действенные способы к тому, чтобы ожесточить пехотинцев против мятежных уланов. Озлобленные всегда наказывают жестоко, когда им в руки дают шпицрутены.
Узнав от Клейнмихеля, что среди пехотинцев заметен ропот на остервеневших в противоборстве с властями чугуевцев, Аракчеев не пожалел денег на водку. Угощать пехотинцев, по его приказанию, ездил полковник Шварц. Вместе с водкой устроителям этого угощения удалось влить в души солдат злобу к бунтующим уланам. Шварц, исполняя наказ главного усмирителя, внушал пехоте мысль о том, что противников службы государевой сам бог велит бить до смерти. И пехотинцы обещали не мазать, когда чугуевцев поведут сквозь строй.
Харьков был наполнен шпионами. Люди, встречаясь на улице, не говорили, а шептались, озираясь по сторонам. Губернатор распорядился хватать каждого подозрительного и сажать под арест. В трактирах и на постоялых дворах, в лавках и около балаганов — всюду шныряли осведомители. Временно приостановили народные увеселения, пение песен было запрещено.
Вечером кто-то с улицы бросил булыжину в окно покоя, где жил Аракчеев. Это происшествие наделало в городе такого шума, какого Харьков не знал за все годы существования. Губернатор Муратов почувствовал себя обреченным на опалу. Все, что можно было поднять на поиски злоумышленника, — все было поднято, искали день и ночь, но никого не нашли. На другие сутки все харьковчане знали о нападении на пристанище Аракчеева и с радостью разносили эту весть по улицам и по торговым рядам. В городе в один голос говорили о чугуевских храбрецах, решивших не выпустить Аракчеева живым с Украины.
Граф потребовал у губернатора другого, более безопасного, покоя, окна которого не смотрели бы на улицу и были недоступными для злоумышленников, но такого покоя не оказалось. Пришлось окна комнаты, им облюбованной, на ночь закрывать надежными дубовыми ставнями. Грудь Аракчеева распирала злоба, искавшая и не находившая себе свободного выхода.
Злобу его питали многие источники. Одни брали свое начало здесь, в Чугуеве, а другие там, в покинутом им Петербурге. Там остался царь, каждый день пребывания около которого у Аракчеева был на особом счету. На всю жизнь становился его личным врагом тот — независимо от его чина, звания, положения, близости ко двору, — по чьей вине Аракчееву хотя бы на один день пришлось разлучиться со своим благодетелем. Потому, покидая на какое-то время Петербург,
И перед этой поездкой он наказал Муравьеву, как и прежде, не дремать в секретарской и писать почаще в Харьков. Знал Аракчеев: на другой же день по его выезде из столицы к царю полезут всякие Голицыны, Волконские, Закревские и будут чернить верного царского друга... Он готов был сровнять с землей весь Чугуев, а с ним вместе и Змиев с Волчанском, готов был всех чугуевских и прочих бунтовщиков живьем загнать в одну огромную яму и похоронить в ней, лишь бы поскорее покончить с неустройством, чтобы тотчас вернуться в Петербург...
Аракчеев отдал строжайшее приказание Лисаневичу и губернатору Муратову:
— Голову капитана Тареева, живую или мертвую, доставить мне в ближайшие два дня... Запасти побольше столбов и веревок...
9
Военный суд с приездом Аракчеева заседал по шестнадцати часов в сутки. Некогда было судьям заглядывать в судебники, некогда заниматься допросами арестованных. Судили без милосердия, заглазно, по списку приговаривали к лишению живота.
— Однако, господа, необходима ссылка на какой-нибудь высочайший указ, — сказал Лисаневич во время одного из заседаний.
— Секретарь потом впишет, — вполне серьезно ответил Клейнмихель, особенно старавшийся приговорить побольше к смертной казни. — Нам приказано судить без проволочки.
— Я такого же мнения, — согласился секретарствующий в суде полковник Кочубей.
— Господа, я дам приказание моему секретарю подобрать все главы и артикулы из законов, клонящие к смертной казни, что нами и будет вписано перед тем, как предоставить приговор на утверждение графу Аракчееву, — заверил губернатор Муратов.
Через две недели закончился суд.
Поздно вечером Лисаневич привез приговор на утверждение главному экзекутору России, который в это время уже возлегал в постели, обнюхивая клок Настасьиных волос. Он принял командира дивизии, вылезая из-под одеяла.
— Ну, что там у вас, судьи-замухрышки? Все судите и осудить никак не можете?
— Суд завершен.
— Слава всемогущему! Тареев схвачен?
— Пойман... Закован в железа!
— Слава тебе, господи, слава тебе, — запел по-протодьяконски Аракчеев и, сев, свесил ноги до полу. — Эта поимка из важных! Ну, чем военный суд порадует меня?
При свете ночника Лисаневич хотел было зачитать наспех составленный приговор, но Аракчеев махнул ручищей, словно медведь лапой:
— Опять за бумагу прячешься... У меня бумаг и без твоих хватает, со всей России бумаги валятся в мою торбу, не успеваю выгребать. Я жду от суда не бумаг, а дела!
Лисаневич отложил приговор.
— А дело, Алексей Андреевич, обстоит следующим образом...
— Короче... Без акафистов... Ты кто: дивизионный командир или гог-магог?
— К лишению живота приговорены на сегодняшний день двести семьдесят пять человек! — отрапортовал Лисаневич, поняв, какие именно слова хочет услышать от него раздраженный Аракчеев.