Дембельский аккорд

Кривенко Виталий Яковлевич

Со стороны выглядело странным то, что я беседую с мертвым, как будто он может меня понимать и слышать. Но мне в данный момент было на это наплевать.

— Слушай, Бауржан, а давай с тобой обдолбимся на пару? У меня тут есть немного чарса, щас забью, если что, — предложил я, и поглядел на мёртвого вопросительно.

— Молчание — знак согласия.

Я вытащил из кармана пластинку гашиша и пачку сигарет с зажигалкой. Усевшись на землю возле ящиков и облокотившись на них спиной, я не торопясь стал делать «ракету» (иногда мы называли так сигарету, забитую чарсом). Оторвал от пачки полоску бумаги, и скрутил из неё «гильзу». Выпотрошил из

сигареты часть табака, и засунул в неё гильзу. Чиркнув зажигалкой, я нагрел край пластинки и размял чарс. Смешав чарс наполовину с табаком, я заколотил это всё в сигарету, ну вот и всё, «ракета» была готова к пуску. Я прикурил косяк и, затянувшись несколько раз, произнёс:

— Ну что, Бауржан, курнёшь? Или тебе кажется дурацким моё предложение? Ну, это ещё что. А ты помнишь, как в прошлом году в рейде, один долбай из сапёрной роты показывал командиру, как надо чарс курить? Тебе никто не рассказывал? Ха! Вот тогда был прикол. Это не мертвецу косяк предлагать.

Я сделал ещё пару затяжек.

— Прикинь. Сапёр — дурак этот, накуренный в доску, залез в БТР командиру, уселся перед ним. Достал чарс с сигаретой, и начал преспокойненько мастырить косяк, при этом он ещё и «грузил» командира, мол, все солдаты курят чарс, а косяк забивается вот так, и давай ему показывать и рассказывать.

Прервавшись, я ещё пару раз затянулся, и почувствовал, что начало торкать по мозгам. По запарке я даже протянул косяк мёртвому Бауржану, но после опомнился, и продолжил рассказывать:

— Мне этот случай пацаны из командирского экипажа рассказывали. Они там ох…евали все, думали, что всё, у пацана крышу снесло. Потом этот приколист «взорвал» косяк и стал курить его, даже предлагал курнуть командиру, но командир вежливо отказался. Ты, Бауржан, наверное, спросил бы — а что же командир? Так и молчал? А вот представь себе, молчал. Он сидел, и терпеливо ждал, пока тот выкурит весь косяк до конца. А после спокойно так, не повышая голоса, предложил этому в говно обкуренному сапёру идти тихонько к себе в роту, даже помог ему вылезть из люка. А уже потом вызвал к себе старлея — командира сапёрной роты. И вот этому старлею он пи…дюлей навставлял от души. Ты же нашего командира знаешь, он мужик конкретный и с понятием. Что ни говори, а с командиром нам повезло. За такого и умереть не грех.

Под конец рассказа язык мой начал ощутимо заплетаться, появился сушняк. Я затушил наполовину недокуренный косяк и, подняв его над головой, произнёс:

— Бауржан, может возьмёшь с собой на тот свет этот косяк? Господь тебя за такой «план», в рай на руках отнесёт.

Я бросил недокуренный косяк на землю.

— Ты на меня не обижайся, Бауржан. Это я так, гоню сам по себе. Да ты и сам всё понимаешь.

Меня стало заносить в нейтральные воды, между реальностью и тем, что находится за её пределами.

Я встал и повернулся к мертвому Бауржану, всё вокруг приобретало странный и до боли знакомый смысл. Смысл бестолковости и нелепости нашего земного бытия. Я стоял и пристально вглядывался в это мертвое лицо. В памяти я представлял Бауржана живого, его взгляд, то, как он смеётся. Со временем мне стало казаться, что лицо это уже не такое мёртвое, в моём сознании оно стало приобретать чуть уловимые, живые оттенки. На мгновенье мне даже показалось, что губы его дрогнули, и он вот-вот заговорит. Но с другой стороны, я отчётливо осознавал, что чудес не бывает, и это всего лишь иллюзии под кайфом, на самом деле Бауржан, конечно же, мёртв, это факт,

и он неоспорим.

Я подумал про себя, что если я ещё немного вот так, молча постою, то заговорит уже мертвец.

— Бауржан, а может, ты всё-таки меня слышишь, хоть мёртвый, а слышишь? Тогда скажи. Ну как там, в царстве мёртвых? Наверно, уже встретил, кого-нибудь — бога, чёрта или совесть свою, а может, там нет ни хрена? Ответь мне, Бауржан? А то мне недавно один мулла талдычил про какой-то суд совести. А где же совесть тех, кто нас сюда посылает? Или, может, у них нет ваще этой совести?

Я огляделся вокруг себя, и громко произнёс:

— Ну, где же ты, мулла?! Появись и объясни. Скажи, кто же будет судить их. Может, та самая совесть, которой у них и в помине нет. Или всё-таки бог, если конечно, он вообще есть?! Ах, да, совсем забыл! Ведь для нас всех, оказывается, партия — совесть, а ещё она, и ум, и честь. А вместо бога — Ленин. Если живой останусь, съезжу в Москву и схожу в мавзолей, а то ни разу не видел своими глазами господа нашего. А если честно сказать, то ну их всех к чёрту, мозги поласкают всякой ерундой. Одни орут, что партия главнее, другие, что бог всемогущ. Одни послали нас на смерть, а другой сидит где-то сверху и палец о палец не стукнет, чтоб остановить этот бардак. Ну и где же тут правда? И в кого теперь верить. В бога, или в партию? Скажи, Бауржан. В кого? Хоть верь тут, хоть не верь, а исход всё равно для всех один — смерть, а дальше неизвестность.

Я ходил вдоль ящиков, то туда, то обратно, жестикулировал, нёс всякий бред. Если б кто-нибудь меня тогда увидел, то подумал бы, что я свихнулся. А может быть, в тот момент так и было на самом деле, просто я этого не замечал. Сумасшедшие ведь не знают о том, что они сумасшедшие. Пусть всё это, на первый взгляд, и покажется бредом, но мне надо было перед кем-то высказаться, или, точнее, излить душу. А больше было не кому, потому как замполиту такое не выскажешь, он бы меня просто не понял. А бог мой бред или не слышал, или не слушал. Вот я и высказывал всё мертвецу, он был единственный, кто выслушает тебя молча, поймёт, и не осудит.

Окончательно продрогнув, я начал осознавать, что зря сотрясаю воздух, и что надо наконец-то вернуться в палатку. Взглянув последний раз на безжизненное лицо Абаева, я накрыл его откинутым углом брезента, и тих сказал:

— Прощай Бауржан. Тебе уже всё равно, а я задубел как собака. Ты не волнуйся, скоро прилетит вертушка, а дальше, ты сам наверно знаешь: оденут тебя в цинковый фрак, вручат зелёную «ксиву», погрузят в «чёрный тюльпан», и полетишь ты в родной Казахстан.

Развернувшись, я медленно побрёл в палатку. Пройдя несколько шагов, остановился и, не оборачиваясь, произнёс напоследок:

— Пипку привет передавай. Ну, и всем остальным, кого там встретишь. Скажи, что мы, живые, всегда будем помнить о вас. Если бога там встретишь, напомни ему о нас, а то он наверно забыл про Афган.

Грудь сдавила жуткая тоска, хотелось волком выть, провалиться сквозь землю, исчезнуть из этой жуткой жизни, и не возвращаться сюда никогда, как исчезли из неё те, кого уже с нами нет.

Я резко нагнулся, рывком выдернул нож из ножен и, тяжело дыша, приставил торец рукоятки ко лбу. Постояв так несколько секунд, я заткнул нож обратно, после чего достал сигарету, и дрожащими руками прикурил её. Страх смерти, оказался сильнее, чем кратковременный порыв. Смерть — это слишком уж лёгкий выход, намного тяжелее жить и сохранить рассудок.