Демид. Пенталогия
Шрифт:
– Все уже давно поняли, - Цзян положила руки ладонями мне на грудь, посмотрела мне прямо в глаза, и мне стало не по себе от ее любви, обволакивающей как туман.
– Мы должны с тобой слиться в любви. Совсем, понимаешь? Мы должны с тобой стать единым. Должны заниматься любовью.
– Ну не сейчас же?
– Сейчас, - твердо сказала Цзян.
– Я - против!
– выкрикнула Лурдес и топнула ногой.
– Вы сбрендили, ей-богу! У нас остается двадцать минут, а вы собираетесь устраивать тут секс-шоу! Цзян, отойди от Мигеля! Он мой!
– Он будет твой… - Цзян говорила тихо, но
– Он будет твоим, Лурдес. Но сейчас он - мой. Я люблю тебя, Мигель…
– Я люблю тебя, Цзян, - прошептал я и дотронулся до ее рта губами.
– Ostia puta!
– Лурдес рванулась к нам с явно агрессивными намерениями, но Ван поймал ее за руку.
– Потом тебе будет стыдно, - тихо сказал он.
– Им не будет стыдно, что они делали это перед нами. Потому что это - чистое чувство. Это - красота. Это - любовь, земная и небесная. А тебе будет стыдно за ту ярость, что не смогла сдержать ты в себе. Тебе будет стыдно, потому что ты обнажилась этим больше, чем они, снявшие свои одежды. Ревность - тоже страсть, но не лучшая из страстей. Но знаешь, Лурдес, не мучайся и не стыдись этого. Потому что такова твоя внутренняя природа. Здесь такое место - оно заставляет нас проявлять свои истинные чувства. Когда все это кончится, ты снова обретешь себя. Ты станешь сильнее и мудрее, Лурдес, ты успокоишь пламя своей души. Ты - хороший человек, Лурдес, мы любим тебя. Успокойся. Все будет хорошо.
И Лурдес вдруг прижалась к нему, обняла его, спрятала лицо свое. Она не хотела, не могла видеть нас с Цзян. Я не знаю, плакала ли она в этот миг. Но она расслабилась, отдала свою боль Вану.
И Ван тоже не смотрел на нас, он закрыл глаза. Скорее всего, ему не было особого дела до нас. Он что-то тихо говорил Лурдес.
И Демид не смотрел. Он сидел на платформе, спиной к нам, болтал ногами в воздухе и о чем-то раздумывал. Что-то вырезал из деревяшки своим кошмарным тесаком.
Ферреру я не видел вообще. Может быть, он обиделся и ушел?
Мы с Цзян словно остались одни. Мы не видели никого. Мы забыли, в каком месте мы находимся. Мы видели только друг друга. Чувствовали друг друга.
– Цзян, тебе страшно?
– спросил я.
– Нет, нет.
– Цзян улыбнулась.
– Я знаю, что это немножко больно, когда в первый раз. Но ты ведь будешь со мной ласковым, Мигель? Я не боюсь боли. Я хочу тебя. Я так тебя люблю…
Она опустилась на колени. Развязала тесемку, удерживающую мои широкие хлопчатобумажные брюки. Спустила их и прижалась лицом к моему животу.
– Вот ты какой… - Она медленно водила язычком по моей коже.
– Ты такой красивый… Я всегда знала это, я так хотела тебя увидеть. Почему ты не позволял мне это сделать?
Она облизывала меня, как кошка. Она наслаждалась моим вкусом.
Я опустился на колени рядом с ней и обнял ее. Ее упругие грудки прижались к моей груди. Я провел рукой по ее спине, и она выгнулась, подалась ко мне. Я опустил руку ниже, моя ладонь скользнула по ее попке - нежной и гладкой. Девушка оторвалась от меня, откинулась и мягко легла на землю, прямо на мох, покрывавший бетон толстой подушкой. Она подняла руки и закрыла глаза.
Я снял с нее трусики. Я гладил
Она не вскрикнула, когда я вошел в нее. Она только прикусила нижнюю губу, глубоко вздохнула и тут же прижалась ко мне, обвила мою спину ногами. Она двигалась вместе со мной - и сразу же правильно, словно мы снова занимались с ней на лужайке и делали упражнение, которое разучивали уже много раз. Она была горячей - там, внутри, и я чувствовал, как капельки крови стекают по ее коже и мягко зарываются в мох.
Я закрыл глаза. Мы летели. Космос окружал нас - почему-то не черный, а мягко-синий, драгоценное шелковое покрывало в белых крапинках звезд-жемчужин. Цветы тянули к нам свои девственные бутоны, дотрагивались до нас нежными нетронутыми лепестками, распускались под нами, над нами, в нас самих, раскрывая благоухающие сердца. Мы двигались друг к другу. Мы танцевали и не могли вырваться друг из друга. Мы слились, и любовь наша и сила наша смешались в одной чаше пряным и сладким, соленым и ароматным бальзамом - тем самым, выпить который можно только один раз в жизни. Потому что он всегда бывает разным.
Со мной было такое уже тысячу раз. И никогда не было такого. Мы неслись, обняв друг друга, через тысячелетия страдания и боли, через тысячелетия любви и нежности. Это было покаянием, пробившимся сквозь жесткую кору старых человеческих грехов. Это была жертвенная кровь. Радость, вспыхнувшая среди мрака и ужаса. Любовь земная. Любовь небесная.
Я не помню, что было с нами дальше. Как все это кончилось.
Когда я открыл глаза, я обнаружил, что лежу на спине. Лицо Цзян склонилось надо мной, губы ее изгибались в нежной улыбке. Я хотел что-то сказать, но она приложила пальчик к моему рту.
– Спасибо, Мигель, - сказала она почти беззвучно.
– Вставай, нам пора. Я не знаю, что будет дальше. Но знаю, что жила на этом свете не зря.
Она пошла к своему месту, и я смотрел, как она идет, ступает по мху босыми ногами. Она уже оделась. Я поднялся. Натянул штаны и завязал тесемку.
– Мы готовы, - произнес я.
– Можно начинать.
11
Я и в самом деле был готов. Я чувствовал себя совсем по-другому. Все изменилось. Изменилось вокруг нас, изменилось в нас самих. Я чувствовал, что мы, все Пятеро, стали вдруг такими, какими и должны были быть. Цзян обрела свою любовь. Демид - свое терпение. Лурдес справилась со своей страстью, и теперь страсть ее была похожа не на бурлящий вулкан, а на жало со смертоносным острием, готовое поразить врага. А я обрел свою силу.
Только Ван не изменился. Он, наверное, всегда был мудрым - за десятки лет до того, как мы родились. Он был слишком старым, чтобы меняться. Да и ни к чему ему это было.
Я обрел свою силу. Я не знал, в чем это выражалось. Только вот стоял теперь спокойно, и сжимал в левой руке нож, и ждал, что произойдет. Я не беспокоился больше ни о чем, не думал о том, что мы не знаем имени демона. Я просто дожидался своей минуты. Теперь я знал, что я - не простой статист, не подставка для магического кольца. Я знал, что роль моя важна.