Демидовы
Шрифт:
— Ага, попался. Сокол, — обрадовался Демидов. — Стерял руку, а теперь плачь по башке.
Сокол, опустив на грудь голову, молчал.
Пленных при возвратившемся войске не было. Никита удивился:
— Неужто ты, воевода, всех перевешал?
— По домам распустил, опасно народишко ноне забижать.
— Эх, жалость-то какая! — сердито сказал Демидов. — Ты подумай только, сколь рабочих рук отпустил.
Воевода на это ничего не ответил.
15
Невьянск все еще находился в осаде. Акинфий Демидов отсиживался за деревянными
Никита Демидов, не глядя на распутицу, добрался до Белебея, а дальше дорогу преградили незамиренные башкиры. Демидов томился в безделье.
По указу царя разрешено было собраться вольнице, которая за добычу прошла бы огнем и мечом непокорные места.
Стольник Иван Бахметьев выбыл в калмыцкие улусы, подкупил одного из водителей калмыков, тайшу Аюку, поднять их и идти на усмирение Башкирии. Узнав от перебежчиков, что уфимские башкирские батыри помышляют о соединении с казахами, Бахметьев с калмыцкой конницей немедля перешел реку Яик и устремился в неспокойные деревни.
Установилась весна, дороги подсохли, восставшие башкирские отряды укрывались в лесистых местах, среди гор и болот.
Калмыки настигали непокорных, рубили. Деревни пылали; за калмыцкой конницей гнали табуны пленных коней, стада захваченного скота; скрипели обозы с отобранным по деревням скарбом. Под Уфой Бахметьев взял в плен сына восставшего муллы Измаила.
Видя, что сопротивление бесполезно, сам мулла Измаил и батыри приехали с повинной к Бахметьеву и клялись утихомирить народ. Мулла со слезами на глазах целовал коран и просил замирения…
Никита Демидов вслед за калмыцкой конницей торопился в Невьянск…
На сибирской дороге он заночевал в глухом умете [21] . В грязной избе на лавке и на полатях, а то просто на полу отдыхало много народу. Бородатые люди недружелюбно поглядывали на Демидова.
Стояла темная, беззвездная ночь. В горнице потрескивала лучина; перед ней сидел старик и ковырял лапоть. Два молодых мужика свесили с полатей лохматые головы, внимательно слушая деда. Раздавался храп усталых, измученных дальней дорогой людей. Заводчик покосился на спящих.
21
постоялом дворе
«Осподи, твоя воля, должно быть все беглые да каторжные, — с опаской подумал он. — Ноне все заворуи разбеглись по дорогам…»
Никита скинул простой мужицкий армяк и полез на полати.
— Подвиньтесь, братцы, дайте местечко дорожному человеку.
— Да ты кто такой, цыган? — поднял лохматую голову мужик. — Отколь тебя черт несет?
Демидов поскреб плешь, пожаловался:
— Утекаю из-под Казани, а чего — сам знаешь…
Ночлежники потеснились, дали Никите место. Демидов покряхтел. «Эх бы, в баньку!» — тоскливо подумал он и попробовал уснуть.
Старик говорил ровным голосом; заводчик невольно прислушался к его мерной речи.
— Есть-таки молитовки, да известны
Лохматый мужик откликнулся густым басом:
— Э, дед, нет такой молитовки. Не развернешь каменны стены!
Старик жарко перебил:
— Ой, мил-друг, есть такой наговор-молитовка. Удалец-то наш, Сокол, таку молитовку знат. Ты чуешь?
— Чую…
Демидов закашлялся, повернулся на бок, навострил уши. Дед продолжал:
— На Нейве-реке свирепы и кровожадны Демиды-заводчики. Слышь-ко, сотни людей засекли до смерти. Одного и боялись Сеньку Сокола, помету за народ он вел [22] , а поймать нельзя. Слово наговорное да заветное он имел. Раз, слышь-ко, его в лесу накрыли, заковали в железа да в каменный подвал кинули.
22
мстил
— И что же? — не утерпел Никита, поднял голову, глаза его сверкали.
— А то ж, наутро, слышь-ко, нашли в узилище кандалы да шапку, а решетка в окне выворочена.
— Их ты! — засиял мужик. — А молитовка при чем? Тут — сила!
Над избой ударил и раскатился гром; стены задрожали. Демидов сердито крикнул старику:
— Брешешь, дед; не могло этого быть!
— А ты, цыган, слушай, да помалкивай. — Мужик присел на полатях; был он жилист и широкоплеч, лицо скуластое. — Говори дале, дед.
Бычий пузырь в окне позеленел: на дворе полыхнула молния; опять ударил и раскатился гром. По крыше зачастил дождь…
— Гроза! Ох, господи! — Старик перекрестился. — Ну, слушай дале. Сокол храбер и пригож, он молодую бабу у Демида уволок. Слюбились…
У Никиты заклокотало на сердце. Еле удержал себя.
— Ну и залютовал тут Демид, — продолжал дед, — не приведи бог, народу тыщи согнал, облаву на Сокола затеял. Две недели шарили по лесам да по горам, народишко изголодался, не спали ночей. Хозяин с лица спал, одичал. Волосье на голове повылезло, вроде как у тебя, цыган, а в бороде — побелело снегом.
— Ну и что ж? — не утерпев, спросил Демидов.
— А то: опять не нашли. На завод вернулись ни с чем, а там пожар: головешки да дымок. Вон как!
Никита сухо кашлянул и, сдерживая дрожь в голосе, сказал:
— Лих был молодец, да попал ноне.
Старик присвистнул, отложил лапоть:
— Их, мил-друг, вспомнил-вспохватился! Да Соколик-то наш убег!
— Не может того быть! — В горле Никиты пересохло.
— А ты погоди, не заскакивай, цыган, — перебил мужик. — Досказывай, дед.
Старик оправил лучину.
— А что досказывать? Вот еще что случилось. Предали-то тарханы Сеньку да Султанку, дружка его. Слышь-ко, поймали да в каменный мешок посадили. Тутко и окошечка вовсе не было. Он ослабел и попросил напиться, и подают ему ковш с водой. Сокол перекрестился, нырнул в воду и — поминай как звали. А вынырнул он, слышь-ко, уже версты на три ниже завода из речки да скрылся в горах. Вон как!
— Молодец! — тряхнул головой мужик. — Гоже! Так и не поймали?
— Поймай! Воевода войско стребовал. Стража три дня по лесу плутала, ночью их, слышь-ко, леший напугал… Так и не нашли…