Демократы
Шрифт:
— Его ждет кухарка, — злорадно удовлетворил Петрович любопытство женщин. — Ты хотела оставить его про запас для Желки в роли заместителя, а в заместительницы попала Желка, — тут он кивнул на дочь. — Политическим кандидатом пускай еще побудет, но кандидатом в члены семьи — ни в коем разе! Вообще пора порвать эти родственные отношения, Желке больше незачем с ним упражняться. Никаких «Яников». Хватит с него и «какого-то комиссара Ландика«, без «пана».
«Ага, не ждали?» — добавил он про себя, зачерпнув полную ложку супа, но задержал ее на мгновенье в воздухе, чтобы проверить произведенное впечатление. В наступившей тишине он услышал, как суп зажурчал, выливаясь
— Не станем связывать шелковую нить со шпагатом, — чавкал Петрович, подразумевая под шелковой нитью Желку, а под шпагатом — Ландика.
— Кто же их связывает? Разве ты. Не я же, — вырвалось у пани.
— Я?
— Ты его сюда привел.
— Я? Не болтай чепухи!
— Ты, ты…
— Он сам пришел, — разрешила их спор Желка. — И не ругайтесь. Никто никого связывать не собирается.
— Вязать следует похожее с похожим, — поставил точку Петрович и тут же, улыбнувшись про себя, поддразнил: — А та — красивая девчонка.
Это было еще неприятней. Жена огрызнулась:
— По тебе — любая юбка хороша.
— Не сравнить с тобой, — отрезал он иронически.
— Спасибо. Жены всегда выдры.
— Ты — первая и единственная…
— Выдра, — не дала ему докончить жена.
— Если хочешь.
— Опять вы ссоритесь, — положила ложку Желка. — Пообедать не дадут. — И напомнила матери, что о присутствующих вообще не говорят — ни хвалят, ни ругают. А со стороны отца было бы просто смешно хвалить маму в глаза.
— Помолчала бы. Я тебя всегда хвалю в глаза, — нервно сказала мать.
— Это дурной тон. Я люблю людей, которые хвалят за спиной.
— Таких не бывает.
— А отец? Хвалит же он Аничку.
— Зато Ландика называет шпагатом. Он хвалит только Маришек да Аничек. Это и есть настоящий дурной тон.
— А если она и в самом деле мила? Я бы с удовольствием посмотрела на нее. Должно быть, красавица. Отец недаром назвал ее «девчонкой». В этой «девчонке» слышится не только восхищение ее красотой, но и что-то интимное, какое-то дружеское расположение.
Желка подтрунивала над отцом и матерью, напоминала, что суп остывает, и вдруг дрожащим, фальшивым голосом запела: «Ах, эта любовь!» — показывая, что любовь ей смешна. Она не хотела, чтобы родители видели, как задета она известием о Янике, и попыталась совладать с собой, погасить бурю, бушевавшую в ее душе, боясь, что она вырвется наружу, отразится на лице, заставит дрогнуть ее уверенный голос, и родители заметят молнии в ее глазах, ее горькие, грозовые мысли прорвутся оскорбленным криком, и польются слезы, вызванные вероломством Ландика.
«Каков! — гремело в ее душе. — Я ему не подхожу. А с ней давно знаком. Еще до поездки в Брезнице к тетке Микласовой. А со мной лизался. Ну погоди же!»
— Могу тебе ее показать, — отец встал из-за стола. — У меня в делах есть ее фотография.
— Аванс на расходы? — кольнула жена, которую опять охватило беспокойство.
— Этот аванс дороже красавиц на тысячных банкнотах, — кинул он и пошел за фотографией.
— Неси уж все, что есть, — насмешливо прокричала жена ему вслед.
— Не все сразу, по порядку, — отшутился он.
— Вот не знала, что к судебным актам прилагаются фотографии женщин, — обратилась пани Людмила к Желке, и лицо ее приняло озабоченное выражение. — Все мужчины таковы — даже старые козлы, о молодых
Она чуть было не добавила горестно: «Вроде меня», но промолчала. Это лишнее. За нее договорила дочь:
— Хочешь сказать «вроде тебя». Мама, ты уже двадцать лет замужем, а опыта у тебя ни на грош.
— Зато у тебя его с избытком! — кисло протянула мать.
— Да, — гордо подтвердила Желка. — Ты говоришь: «Перестань кокетничать со своим Яником». Яник такой же мой, как и десятки других. Эти мальчишки — как твой буфет, в котором стоят рюмки и разные напитки: сладкие, горькие, кислые, крепкие, слабые. Ты выбираешь, что попробовать, в зависимости от настроения. Нальешь рюмку и отхлебнешь, а понравится — выпьешь вторую и третью. Изменится настроение — возьмешь и попробуешь другое. Ты не ждешь, пока напитки сами припожалуют к тебе, пританцуют к тебе сами, приятные напитки, неприятные. И с молодыми людьми так же. Сначала пробуешь, какой кислый, какой горький, какой сладкий. Хороши бы мы были, дожидаясь поклонников с потупленным взором и сложа ручки на коленях. Долго ждали б. А мы любим пробовать, и с удовольствием. И они пробуют с удовольствием. Что-то за что-то, ничего за ничего. Чтобы они не свернули в сторону, мы посыпаем им путь сахаром — пусть прилипают. И ты так делала, припомни.
— Никогда.
— Отец больше мог бы об этом рассказать. Возможно, ты опускала глазки, закрывала лицо фартучком, чтобы не было видно, как ты покраснела. В твое время это и было приманкой, сахаром. А сейчас средства изменились, усовершенствовались. Каждая из нас таит в себе много вкусных конфет с разными начинками.
— Никому из поклонников не нужна ты со своими приманками. Мы не пили из графинов, а конфетки дарили по штучке, потихоньку и осмотрительно. Ты же пробуешь все ликеры подряд и раздаешь свои прелести пригоршнями. Пресытишься ты, пресытятся они. Мы дарили одному — кто нам нравился, а вы бегаете за всеми без разбора, любой кажется опьяняющим напитком, вы и свои прелести разбазариваете первым встречным; у нас был один молодой человек, ваши — все, и вы — все для них.
— Мы тоже выбираем напитки и не предложим свои конфеты кому попало, но ведь давно известно, что супружеская верность существует только в романах.
— Фу! — брезгливо отвернулась мать. — Как ты можешь так говорить? Постыдилась бы! Поросенок.
— Поросенку весело.
— Но что из него вырастет?
— Естественно дальше следовала бы «свинья», — ответила Желка. — Полезное животное.
— Да, — после смерти. А нужно быть полезным при жизни.
— Разумеется: выбрать при жизни самое приятное и заготовить впрок, поэтому надо пробовать и отбирать, что по вкусу. Если тебе не нравятся ликеры, рюмки и конфеты, возьмем другое сравнение: когда мы покупаем материал на платье, нам предлагают самые разнообразные ткани, и мы берем их в руки, мнем, выдергиваем нитки, рвем, рассматриваем, наконец, покупаем или откладываем в сторону. Так же поступают мужчины, и, в частности, пан комиссар Ландик. Он не был бы мужчиной, если б ему не нравились девушки. «Нет монаха, который не погнался бы за юбкой, нет попа, который держал бы повара, а не кухарку». Ты знаешь отца? А отец…