Демократы
Шрифт:
Жофка засмеялась:
— Смотря где поставить нуль, перед единицей или после нее…
Пани Ландикова рассердилась:
— Вы только зубы скалите, а дело серьезное. Вижу, от вас толку не добьешься.
И она пошла к старшему сыну, Дюрко, владельцу бакалейной лавочки.
— Разные бывают мнения, — начал Дюрко. — Некоторые хозяйки считают, что кофе вкуснее, если смешать различные сорта. Другие говорят, что смешивать не следует: чем выше сорт, тем лучше кофе. Я лично никогда не смешивал бы «Цейлон» с «Кубой», кофе с тремя звездочками и кофе с одной звездочкой. Три звездочки и одна — это только по небесной арифметике четыре, а в кофе, если смешать три и одну, — будет две. Яник — кофе с тремя звездочками, кухарка — с одной. Кухарка заберет
Это было вполне очевидно, пани Ландикова только кивала головой в знак согласия.
— Хорошо, хорошо, но посоветуй, что предпринять, чтобы два сорта не смешивались.
— Это зависит от солидности продавца…
Старая женщина махнула рукой:
— Вы тоже не можете мне ничего посоветовать!
В разговор вмешалась невестка Милка:
— Клин вышибают клином. Если это любовь, ее надо выбить любовью. Познакомьте Яника с девушкой более красивой, милой и возвышенной, нежели его кухарка. Я не верю, чтобы человек, которому предлагают на выбор золото и камень, выбрал камень, если он, конечно, в здравом уме. Ну а Яник пока еще с ума не сошел.
— Любовь, как и вино, отнимает разум, — возразила старуха, — любовь слепа. Разве не говорят «влюбленный до безумия» и «слепая любовь»? Влюбленный ничего не видит, он не отличает золота от камня.
— Это — романтика, — стояла на своем Милка, — нынешние молодые люди совсем не романтики.
— Каждый влюбленный — романтик, — вмешался Дюрко. — Разве в наше время не бросаются со скал, не травятся, не кидаются под поезд, не топятся, не вешаются, не стреляются из-за несчастной любви, из-за какого-нибудь красивенького цветочка или фальшивого стебелька? А сколько красивых цветов и крепких стеблей в поле! Так нет! Они убивают себя именно из-за этой розы, из-за этой веточки — она для них единственная… Это и есть романтика!.. Допустим, у меня в лавке триста бутылок бадачонского вина. Все бутылки одинаковые, одинаковые виньетки, одинаковый вкус, одинаковая крепость, а романтик придет и скажет: «Дайте мне вот эту бутылку, если не дадите, я застрелюсь». Вы возразите: «Зачем же стреляться, ведь тут еще двести девяносто девять бутылок, я могу дать вам любую». А он ответит: «Нет, именно эту». — «Эту не дам». И он застрелится. Вы скажете: «Это глупость». А я говорю: «Нет, это — романтизм, которым и сегодня еще живут иные современные писатели, так называемые модернисты».
— Налейте Янику лучшего вина, — настаивала Милка. — У кого есть шампанское, тот не станет пить самогон… Вот я и советую: покажите ему лучшее, и он забудет о худшем.
Этот совет понравился старой матери. Она слушала, а в голове уже роились планы. Она вспомнила свою сестру Корнелию, вдову богатого фабриканта. Она богаче всех в семье. После смерти мужа ей досталось имение в тысячу двести моргов, у нее единственная дочь Мария — вдова. У Марии — дочь Изольда (или Ольда), которая со временем унаследует все брезницкое имение. Ландикам, значит, останется, по словам Штефко, только дырка от бублика.
— Эта девчонка — обуза, с ней не так просто разделаться, — говаривал Штефко. — Не будь ее, нам бы досталось по четыреста моргов. Но мы — «везучие»! Нам неоткуда дожидаться наследства… А какая земля! Морг по четыре тысячи крон, не меньше, Яник вряд ли стал бы сам хозяйничать, — прикидывал Штефко, — а у Дюрко одна страсть — торговля… Сестре я бы заплатил половину стоимости…
У него в блокноте получалось: четыреста по 4000, тысяча двести по 4000, четыреста по 2000… Совсем неплохой заработок… Жаль, что там эта девчонка…
«Нельзя ли в самом деле послать Яника на лето к Корнелии, — соображала мать, — показать ему барскую обстановку и блеск богатства. Может быть, там и девушка какая-нибудь сверкнет на его горизонте, очарует его и выбьет из головы эту блажь… Корнелия, правда, нам как чужая, но, быть может, в ней еще жива любовь к сестре? Надо попробовать…»
ГЛАВА
Летний отдых
Так доктор Ландик попал к тетке Корнелии Микловой, в ее прекрасное брезницкое имение, где она жила в период летних и осенних полевых работ. Тут ему предстояло провести свои трехнедельные каникулы, или, выражаясь официально, «отпуск для поправки». Тут он должен был забыть Гану, новая любовь должна была выбить старую, как клин клином, а Ландик — «напиться шампанского», чтобы забыть о «самогоне».
Имение было превосходное; хозяйство, как показалось Ландику, — образцовое, везде порядок, чистота. За годы работы в управлении (особенно во время забастовок, когда приходилось выяснять причины недовольства рабочих) Ландик повидал немало барских имений, сданных в аренду евреям. Там его всегда поражал развал и разорение. Ветхие заборы, полуразвалившиеся ограды, жалкие остатки ворот, дырявые крыши, загаженные стены хлевов, грязные дворы, скверные ухабистые дороги, срубленные деревья. Лениво слоняющиеся люди, грязные дети, нахмуренные лица.
А в имении тетки ореховые аллеи окаймляют превосходные дороги, дворы подметены, домики, хлева, амбары, курятники, сушильни табака выбелены, ворота, заборы и ограды — в полном порядке. Люди почтительны, здороваются. Небольшой белый дом с верандой окружен парком, деревья молодые, еще не окрепшие. Кусты роз, цветы на газонах и клумбах; всюду круглые белые столики, белые стулья и скамейки. За домом — фруктовый сад и огород, в конце огорода — пасека с покрашенными в белый цвет ульями. А кругом — поля.
Жатва уже кончена; жнивье зазеленело всходами люцерны. Табак с крупными мясистыми листьями был еще совсем зеленый. Сахарная свекла и кукуруза, тронутые дыханием осени, пожелтели. Шла молотьба, и почти все люди были в поле — разбирали скирды, нагружали снопы на телеги, свозили их к молотилкам, бросали в разинутые пасти машин. Солома могучими волнами текла вверх по ленте транспортера, там росли новые стога, а мешки внизу наполнялись зерном. Тишину поля нарушало непрестанное глухое гудение машин. Косой дым дизельных моторов спиралью ввинчивался в голубой воздух. Порой с полей тянуло запахом угля, машинного масла и бензина.
Тетка Корнелия встретила Ландика с радостью. Это была высокая худая женщина, лицо у нее узкое, смуглое, с темными рябинками на щеках и маленькими усиками; под большими черными глазами — мешочки, в уголках губ — складки, на шее — глубокие морщины. Ей было под шестьдесят, но движениями, речью и порывистой походкой она напоминала молодую женщину. Она была разговорчива и интересовалась абсолютно всем, любила пофилософствовать, а еще больше — пожаловаться.
Ландик сразу подметил, что ее страсть — чистота и нововведения. Удивительное дело, — ей доставляло огромное удовольствие что-нибудь ремонтировать в доме, на дворе, в служебных помещениях или в саду. То вдруг «вспучится» совершенно новый паркет, то ей казалось, что на балюстраде перед главным входом или на стене вот-вот обвалится штукатурка, то на дорожке у дома образовалась ямка или на посыпанной песком садовой дорожке вырос клочок травы, то покоробилась белая краска на столиках и скамейках, расшатались колышки, к которым привязаны саженцы… Для работников всегда находилось какое-нибудь дело — они постоянно что-то чинили, исправляли. Для виду тетка иногда ворчала, что они неизвестно зачем толкутся в доме. Казалось, все уже в порядке, но тетка без устали ходила своей быстрой походкой по двору и по дому, осматривала углы, плафоны, специально обдирала совсем свежую штукатурку, стучала зонтиком по асфальту, пробовала, хорошо ли закрываются двери, окна, плотно ли прилегают рамы, не отвалилась ли замазка с зимних рам, пока опять не находила какой-нибудь изъян — дыру, яму, выцветшую краску… И работники снова клали заплаты, мазали, пилили, строгали, красили, копали, заколачивали. Поэтому все кругом было чисто, добротно, бело — как новое, и именно поэтому в имении всегда царил больший или меньший беспорядок.