Демократы
Шрифт:
Прошло несколько минут. Ландик пересилил себя и предложил:
— Поедемте домой.
— Вдвоем на одном коне?
— Я пойду пешком.
— Я уж лучше подожду, — холодно отказалась Желка, не повернув головы.
— Ну и дожидайтесь вашего вельможу, я с ним не поеду.
— Как угодно, пан доктор.
Дернув плечом, Ландик пошел к коню. Уже сидя в седле, он спросил еще раз:
— Поедете или будете ждать?
— Подожду.
— Я приеду за вами в коляске! — крикнул он.
Желка не ответила.
Так бывает с человеком: сегодня на коне, а завтра под конем.
Тетушка между тем тщетно ожидала к завтраку своих молодых гостей. Они прибыли только к обеду, в
Желка уже оправилась от испуга, бледности как не бывало, она опять была румяна и весела. Яник был грустен, он заметно хромал.
Завидев Дубца с Желкой, тетка нахмурила брови. Ей не по душе было видеть их вместе. Этот ловелас еще испортит неопытную девушку. Она почти ненавидела соседа и за дом, в котором «царствовала пани горничная», и за распутную жизнь, но больше всего за то, что и ее когда-то подвел «демократ», а вернее сказать, «где-мог-крад». Дело в том, что однажды он купил у нее пятнадцать вагонов пшеницы по сто тридцать пять крон за центнер, а месяц спустя акционерное общество, генеральным директором которого он был, продавало эту пшеницу на десять крон дороже. Она тогда локти кусала, что не дождалась, пока установятся цены. С тех пор Дубец стал в ее глазах вором, а зерновой синдикат — разбойничьим вертепом, который не только не помогает бедным крестьянам, а наоборот, обдирает их как липку и, пользуясь их безденежьем, скупает зерно по дешевке, а продает втридорога. Так наживают миллионы. Но кто, скажите, кто? Когда пшеница подорожает, у крестьян уже нет ни зернышка.
Пани Миклова едва поздоровалась с Дубцом. Он хотел было поцеловать ей ручку, но она не позволила, не дала и потрясти по-дружески, быстро и энергично высвободив ее из его огромной лапы. У нее упало сердце, когда она поняла, что нельзя не пригласить его в дом. Она всячески тянула с обедом, надеясь, что он уедет. Но Дубец словно врос в землю. Пришлось предложить ему отобедать.
За столом Дубец, мило улыбаясь, рассказывал о приключившемся. В то же время он мысленно сравнивал худые, усыпанные крупными веснушками и потемневшие руки старой пани с полными, округлыми, загорелыми руками Желки. Лицо хозяйки, бесцветное, вытянувшееся, со впалыми щеками, с дугами морщинок вокруг тонких губ — с молодым, веселым, загорелым, пышущим здоровьем, с упругими щеками и сочными губами личиком молодой гостьи. Он сравнивал старую, покрытую сеткой морщин, с ямками между ключицами шею тетки — с красивой шеей и упругой девичьей грудью Желки, острый подбородок и локоть слушающей его пани Микловой — с крепкими овальными плечиками барышни Петровичевой.
Сравнение навело его на мысль, что старым женщинам никогда не следует садиться рядом с молодыми девушками: контрасты весны и поздней осени слишком бросаются в глаза. Как странно устроено, что человек созревает на заре жизни, весною, а все в природе — осенью.
Желка прекрасна; она — полное, спелое, красноватое пшеничное зерно, а старая пани — тощее, желтое ячменное зернышко.
Ландика Дубец даже не задел взглядом, да и не упомянул о нем в своем рассказе. Себя он, конечно, выдвинул на первый план. Когда он сказал, как бричка перевернулась, тетка испугалась почти так же, как Желка в момент падения. Вскочив, она закричала:
— Зачем же вы беретесь за вожжи! Какое несчастье могло случиться! В другой раз я вам не позволю. Я отвечаю за Желку.
И при этом она сердито смотрела на Ландика.
— Я ему говорил, — кивнул Дубец в знак согласия.
Ландик молчал. Ему было больно, что уже третий раз его упрекают в неумении править, а тетка даже запрещает ему брать лошадь. Что ж, ладно, он больше и не дотронется до коней. Ноги
Увлекшись, Дубец заговорил о различных кооперативах, зерновых синдикатах, заработной плате, рационализации, производстве, экспорте, импорте, промышленности, картелях, трестах. Поговорив о ярмарках, он стал толковать о торговле скотом и денежных операциях, об инфляции, девальвации. Потом, вырубив все леса, потравив все пастбища, выкормив волов, подоив коров и продав все с высокой прибылью, он дошел до банкротства государства.
Чтобы объяснить экономический кризис Желке попонятнее, он стал уверять, будто одной из причин кризиса является так называемая «тонкая талия». Женщины уже не пьют ни молока, ни кофе, не едят масла, сыра, брынзы, мучных блюд, печенья, булок, хлеба — все чтоб не пополнеть. Все это, разумеется, идет во вред крестьянам.
Ландику опротивело это общество. Он почувствовал себя нищим среди господ, которые не обращают на него внимания. На душе стало тоскливо, тянуло уйти. Он откровенно зевал, назло всем, как бы подчеркивая этим, что разговоры Дубца неинтересны и глупы. В душе он ругал всех, и особенно Желку: слушает этого медведя и не замечает в его громком голосе, широких жестах сытого, самоуверенного спокойствия, за которым скрывается ненасытность и хищная алчность…
Даже три перламутровые пуговки на белых галифе Дубца, над самым голенищем, и те казались ему отвратительными.
Едва дождавшись конца обеда, Ландик незаметно исчез.
Желка посидела еще минуту, но вскоре и она вышла под каким-то предлогом. Дубец остался с пани Микловой.
— Прелестная девочка, — заметил Дубец вслед уходящей Желке. — Роза.
— Разве у вас дома мало таких? — гневно возразила тетка.
— Таких мне всегда мало.
— Жаль было бы привязывать такую розу к колу.
— Каждой розе нужна опора.
— Но не каждому колу — роза.
Грубее, кажется, не скажешь, но с Дубца все как с гуся вода.
Он возразил:
— Человек никогда не насытится красотой.
— Но обессилит себя и расшатает розу постоянным подпиранием.
На скатерти, рядом с прибором Дубца, хозяйка заметила пятно от черники. Гость уронил ягоду, когда ел варенье.
«Надо будет постирать скатерть», — подумала тетка и, пригнувшись к кустикам волос, торчащим из уха гостя, вполголоса произнесла с таинственным видом:
— Оставьте Желку в покое. Молодые люди влюблены. Из брички-то вы его выбросили, но из седла не вышибете.
— А кто он, собственно?
Получив разъяснение, Дубец протянул:
— Та-а-а-к?
Это длинное «та-а-а-к» было сказано неспроста. «Пан председатель» только сейчас по-настоящему почувствовал себя оскорбленным. Какой-то писаришка вздумал соперничать с ним и обучать его, Дубца, правилам езды! Вот она, сегодняшняя молодежь! У нее нет уважения к заслуженным людям, она не признает никаких авторитетов! Надо показать этому «комиссаришке», где раки зимуют. При встрече с министром он расскажет ему, какие у него чиновники. Откуда же при таких чиновниках взяться хорошему государственному аппарату?
В голове благородного «пана председателя» Дубца родились такие же замыслы, какие в свое время вынашивал Толкош, почетный мясник и член городского правления в Старом Месте.
— Да и не пойдет она к старому пню, — прошептала тетка.
Дубец уехал. «Роза» была где-то наверху и о чем-то раздумывала. Он даже не смог с ней проститься и попросил передать ей сердечный привет.
«Как же, передам, дожидайся!» — злорадствовала про себя старая пани.
Бедняга Ландик в это время стоял над раскрытым чемоданом и укладывал белье, одежду, обувь, галстуки. Он бросил туда же и белые перчатки — и воспоминания…