Демоны Микеланджело
Шрифт:
Ее уже готовились отпустить, но отец Джироламо, — синьор Содерини многозначительно кашлянул, — известный своей прозорливостью, притащил в Синьорию буквально за руку правоведа Таталью, который со всеми формальностями выдвинул аббатисе обвинение в убийстве синьоры де Розелли, с целью завладения имуществом оной. Каковы его аргументы?
Аббатиса Мария прибыла в окрестности Флоренции из монастыря чрезвычайно быстро, едва ли не раньше, чем прислуга известила поверенного синьоры, проживавшего в городе. На дознании матушка Мария сообщила, что узнала о смерти кузины из письма, автором которой полагала отца Бастиано, духовника покойной. Однако же, сличив письмо с образчиком почерка падре, подеста убедился, что письмо было
Приглашенные в качестве консультантов доктора утверждают, что многие из этих снадобий, включая настойку красавки, являются ядами по своей сути. Это заявление настолько возмутило уважаемую аббатису что… — синьору Содерини пришлось некоторое время собираться с духом, чтобы закончить фразу, наконец он выдавил:
— Она… она потребовала Божьего Суда.
— Матерь Божья! — от такой новости Микеланджело замер, как вкопанный посреди галереи, на него сразу же наткнулось двое писцов и судейский чиновник. Чиновный мир не любит праздности.
— Да. Его святость приказал раскладывать костер…
— Что? — он отказывался верить своим ушам.
— Нам с большим трудом удалось отговорить устраивать костер на главной городской площади, а ограничиться маленькой площадкой перед тюрьмой. Такая мера избавит городские власти от нужды усмирять беснующиеся толпы, но мало изменит существо дела. Вы представляете, что будет, когда он спалит картезианскую аббатису?
— Интердиктом дело не обойдется.
— Какой там «интердикт», — голос синьора Содерини понизился до шепота. — Картезианцы добьются признания его еретиком, Понтифик объявит крестовый поход против ереси, нашу добрую Флоренцию превратят в новый Монсегюр: Рим пошлет сюда армию, Испания пошлет сюда армию, турки пришлют сюда армию. Наемники разнесут город до последнего камня. Нашему городу нужна собственная, регулярная армия. Пока мы будем полагаться на кондотьеров, никто в целом мире пальцем не пошевелит, чтобы нам помочь! Прости, Микеле, но среди руин твою античную статую некуда будет поставить… — он утер выступивший пот, а потом хлопнул себя по лбу. — Ох! Совсем запамятовал: брат переслал тебе записку от эчеленца [35] . Вот, возьми.
35
Эчеленца — обращение к высокопоставленному священнослужителю (примасу, епископу, генералу монашеского ордена и т. д.) приятное у католиков, частичный аналог обращения «Владыко» у православных.
Запечатанное письмо источало знакомый запах благовоний. Микеланджело размял его в пальцах и чуть заметно улыбнулся — ужели его удостоил встречи сам эчеленца ордена картезианцев? — одним движением он сломал печать.
Записка состояла всего из двух строчек, каждая в несколько слов.
Название монастыря. Имя.
Он быстро спрятал записку в рукав, тут же испросил у синьор Содерини разрешения присутствовать на Божьем суде.
Кто может ему запретить? Божий суд — это публичное испытание.
На узкую площадь перед тюрьмой набилось столько народу, что Микеланджело пришлось основательно поработать локтями и кулаками, чтобы проторить себе дорогу в первые ряды, и остановился рядом с древком алебарды — городские стражники оцепили часть двора, на которой раскладывали костер. Скромно одетый молодой человек поднес к дровам факел. Они мгновенно занялись высоким ясным пламенем, ветер подхватил его, поднял высоко вверх — искры разлетелись над толпой, исторгнув испуганные крики.
В этот момент распахнулись тюремные ворота, обитые стальными полосами, во двор мелено вышла аббатиса Мария,
За плечами проповедника стояло двое братьев — доминиканцев, каждый держал перед собой предмет, прикрытый темной тканью. Из-за небольшого размера площади толпа была меньше обычной, зато некоторые особенно ретивые горожане ухитрились взобраться наверх и облепили лестницы, балконы, крыши, колоны и балки — все возможные места, куда удавлюсь поставить ногу или уцепиться руками. Они напомнили стаю любопытных галок. Судьи расположились на балконе, украшенном штандартом Синьории и гербами гильдий.
Проповедник поднял ладонь, призывая к тишине:
— Испытание огнем выглядит пугающим и поистине справедливым. Огонь нельзя подкупить как палача, с ним невозможно договориться как с обвинителем. Пламя беспристрастно, кажется, что его нельзя обмануть.
Святой отец протянул руку к пламени, словно желал проверить, насколько оно горячее. Он высоко, до самого локтя закатил рукав, продемонстрировал зрителям обнаженную руку и без всякой подготовки сунул в самый эпицентр пламени.
Пошевелил пальцами и быстро выдернул обратно. Рука абсолютно не пострадала, если не считать нескольких задымившихся волосков. Святой отец поднял ее высоко над головой и повернулся в разные стороны, чтобы все желающие увидали кожу, которую пощадил огонь. По толпе прокатился восторженный рев, но святой отец жестом остановил своих поборников.
— Поберегите ваши легкие, добрые жители Флоренции! Вам не было явлено никакого чуда.
Он сорвал покров с короба, который держал правый монах, — в нем находилась пузатая емкость. Он подкатил второй рукав, открыл банку, и смазал кожу ладони жирной мастикой, содержащейся в этой емкости, затем без всяких опасений подержал над огнем.
— Кто желает повторить этот трюк?
В разных концах площади раздалась дюжина нестройных голосов, но отец Джироламо выбрал паренька-факельщика, лично смазал его ладонь загадочным составом и сунул в огонь на миг, за который даже моргнуть не успеешь. Затем продемонстрировал восторженной публике.
— Чудо ли это, синьоры? Нет. Это ловкое ухищрение, которым пытаются подменить божественное откровение. Балаганный фокус, который лицемерно пытаются выдать за Господню волю. Расчетливое и подлое преступление преподносят как богоугодное дело, — он резко стащил покров со второго короба и продемонстрировал небольшой дорожный сундучок. — Смотрите, граждане Флоренции. Это дорожная сума синьоры Франкони, которую мой язык не способен назвать «матушкой» или «христовой невестой», ибо любой обман претит Господу Иисусу, — народ одобрительно загомонил, когда отец Джироламо высоко поднял банку с мазью. — Это колдовское снадобье она хранила в своей поклаже. Она взяла средство с собой, чтобы заморочить вам голову, если злодейство разоблачат.
— Этот предмет мне не принадлежит! — громко и уверенно крикнула аббатиса. — Я не убийца! Позвольте Божьему суду свешиться!
Но отец Джироламо продолжал, как ни в чем не бывало:
— Допустимо ли оставить эту дщерь греха без наказания?
Добрая сотня глоток завопила:
— Нет!
— Господь решит, какой посмертной мукой карать грешников на Небесах, но во Флоренции справедливая кара за отнятую жизнь…
— Смерть! Смерть! Смерть! — заходилась в крике.
Передние ряды напирали на стражу, протягивали вперед руки, пытаясь дотянуться до аббатисы и выдрать клок из ее одежды, какие-то ретивые ребята из числа «плакс» успели притащить веревку, соорудили петлю и свесили вниз с балкона.