День без конца и без края
Шрифт:
– А вы слыхали, что район принял соцобязательство - закончить весеннюю посевную раньше, чем в прошлом году?
– Титов все более накалялся, и землистого цвета лицо его покрылось багровыми пятнами.
– Не понимаю, зачем вам нужно отсеяться непременно раньше? Вы отсейтесь в сроки, которые природа устанавливает.
– Не природа нам, а мы ей диктуем условия. Взять от природы все, что можно, - вот наша задача.
– Но поймите же, сроки сева - это не прихоть, а научная закономерность. Здесь ранний сев вреден. Земля холодная, сорняки еще спят. Надо дождаться, пока они
– Не знаю, как насчет провокации сорняков, но от речей ваших отдает провокацией сева.
– Да куда вы гоните? Микрофлора здесь пробуждается только в июне.
– Какая микрофлора? Саботаж - вот что это такое.
– Извините, в таком тоне я не привыкла разговаривать.
– А вы не извиняйтесь! Вы нарушаете сроки сева, утвержденные областью.
– За свою станцию отвечаю я. И за свой сев.
– Вы не на огороде сеете. У вас десятки гектаров нашей районной земли. По вас равняются колхозы и совхозы. Глядя на вас и они артачатся. Вы подаете дурной пример. Это вы учитываете?
– Очень хорошо! Могу только порадоваться за районы, где есть разумные хозяева.
– Вот как! В таком случае, я вас предупредил: если до пятнадцатого мая не отсеетесь, вызовем на бюро райкома.
– Собирайте бюро в июне... Потому что во время посевной я просто никуда не поеду.
– Поглядим!
Председатель, не прощаясь, вышел.
Районный сибирский городок. Зеленый сквер перед двухэтажным зданием райкома. Лето. На огромной расцвеченной доске Почета крупные фотокарточки передовиков весенней посевной и крупно, белым по красному, названия колхозов: "Рассвет", "Путь Ильича", "Заветы Ленина", "Красный пахарь". Рядом с доской Почета пониже и поменьше черная доска. На ее поле надпись: "Тургинская опытная станция закончила сев только 3 июня. Позор отстающим!" И еще ниже белым по черному: "Директор станции - М.И.Твердохлебова".
Мария Ивановна стоит возле доски, читает. Подходит Макарьев.
– Ай-я-яй! Чем это вы любуетесь, товарищ Твердохлебова? Чем гордитесь?
Мария Ивановна обернулась:
– Миша! И ты здесь?
Они поздоровались.
– А как же! Представитель области. Явился на пленум к вам - разбирать итоги посевной. Наградить передовиков, наказать отстающих.
– Он озорно подмигнул.
– Раньше говорили: цыплят по осени считают, - усмехнулась Мария Ивановна.
– То раньше! А теперь у нас боевая задача на каждый период; вот кончилась посевная - намечай новые рубежи, нацеливай на уборочную. А если вас не нацелишь, вы, пожалуй, и убирать хлеба не станете.
– Значит, вразумлять будете? Но кого же?
– А это военная тайна. Что у тебя за конфликт приключился?
– спросил Макарьев.
– Мне уж звонили, жаловались на твою заносчивость!
– Приезжал председатель РИКа. Это командир в фуражке. И набросился на меня: "Сей незамедлительно!" Чуть ли не кулаком стучал. Ну, я его и выставила за порог.
– Нехорошо! Он же показатель гонит.
– Я не понимаю, чего они всполошились с этим севом?
– спросила Мария
– Да, идет война! Иные хозяйства ослабли. Так пусть сеют пораньше. Но есть еще крепкие колхозы. Зачем их подгонять? Зачем стричь всех под одну гребенку?
– Председатель РИКа не виноват, Маша... Это наш Лясота кинул сверху лозунг насчет раннего сева. Вот все и стараются.
– И откуда они только берутся?
– Кто? Филипп, что ли?
– Да я про этих начальников вроде председателя РИКа...
– Эх, Маша, был бы святой, а угодники найдутся.
– Да, пожалуй, ты прав. Ну что ж, пошли на пленум!
– Нет, Маша... Я приехал проститься с тобой.
– Как?
– Еду на фронт.
Макарьев и Твердохлебова идут по скверику. В пустынном уголке возле скамейки они остановились, Макарьев, как-то полуотвернувшись, глядя на свои ботинки, проговорил:
– Я хочу тебе что-то сказать, Маша. Может, присядем?
Она молча села. Макарьев продолжал стоять, глядя все так же косо и вниз.
– Я сегодня же уеду... Завтра буду в военкомате, а там - на фронт. И я больше не могу молчать... Я тебя люблю, Маша...
– Не надо об этом, Миша, не надо...
Он опустился на скамью и положил голову ей на грудь. Она как бы машинально гладила его волосы и смотрела прямо перед собой невидящими глазами.
С таким же отсутствующим взглядом она провожала его на перроне и смотрела куда-то вдаль, поверх его головы.
– Маша!
– кричал он с подножки вагона.
– Я буду писать тебе - ты мне отвечай, слышишь?
– Да, да... Хорошо!
– Она кивала, прощально махала рукой. А взгляд оставался все таким же - невидящим.
Осень. На окнах первый налет морозного рисунка. Входит со двора Володя, вносит несколько кружков мороженого молока, потирает руки, говорит радостно:
– Ну, мама, дорожка промерзла, уф! Как по асфальту покатим.
Мария Ивановна укладывает в рюкзаки продукты на недельный срок Володе и Наташе. Двумя стопками разложено мороженое молоко - шесть кружков Наташе, шесть Володе. Потом картофельные лепешки. Тоже на две стопки.
– Наташа, картофельные лепешки уже посолены - только разогреть надо. А молоко оттаивай на медленном огне. Не то пригорать будет, - наставляет Мария Ивановна.
– Господи, уже уяснила, - как взрослая, отвечает Наташа.
В окно кто-то постучал. Володя выглянул в форточку и крикнул:
– Мам, ребята уже собрались! Только нас ждут.
– Ну, ступайте, ступайте!..
– Она затягивает рюкзаки.
Дети одеваются.
– Володя, уши завяжи!
– приказывает Мария Ивановна.
– Смотри не обморозь!
– Да ты что? Каких-то десять километров всего... Мы единым духом доедем.
– Наташа, накинь еще вот эту шаль, - подает она дочери клетчатую толстую шаль с кистями.
– Да я что, бабушка? Мне и в платке не холодно.
– А я говорю - повяжи!
– Ой, прямо кулема, - ворчит Наташа, но шаль повязывает.
Кто-то опять стучит в окно.
Володя хватает рюкзак и в дверь.
– Если будет занос, в субботу не приезжайте, я сама съезжу к вам, наказывает Мария Ивановна.