День «Д». 6 июня 1944 г.
Шрифт:
Первая. Фактор внезапности. В результате обманных действий операции «Фортитюд» немцы сосредоточили все свое внимание на Па-де-Кале. Они были уверены, что именно здесь произойдет главное сражение. Поэтому германское командование сконцентрировало основные бронетанковые силы на севере и на востоке бассейна реки Сены. Отсюда их было трудно перебросить для проведения контрнаступления в Нормандии.
Вторая. Замешательство. У немцев отсутствовала разведка с воздуха. Их совершенно запутали выбросы парашютистов в самых неожиданных местах, то здесь, то там, то где-нибудь еще. Телефонные линии перерезали бойцы Сопротивления. Командующие армиями, корпусами, дивизиями и даже отдельные полковые командиры находились на штабных учениях в Ренне.
Третья. В высшем военном командовании Германии царил полный хаос. Гитлер не доверял своим генералам, военачальники недолюбливали фюрера. Эта взаимная вражда была «королевским подарком» для союзников, точно так же, как привычка Гитлера много спать и строить воздушные замки (Wölkenkuckucksheim).
Правильно оценил и отреагировал на кризисную ситуацию лишь фельдмаршал Рундштедт, пожилой человек, «свадебный генерал», которым пренебрегали и Гитлер, и Верховное командование вооруженными силами Германии (Oberkommando des Wehrmacht — ОКВ), Еще за два часа до морского десанта он приказал, чтобы две резервные бронетанковые дивизии (12-я СС и «Лер») незамедлительно вышли в направлении Кана. Фельдмаршал принял такое решение, интуитивно понимая, что сброс парашютистов не является отвлекающим маневром (как в этом убеждали его некоторые штабисты). Он был уверен, что за ним последует высадка с моря: в Нормандии, либо на Кальвадосе, либо на Котантене. Рундштедт хотел послать «броню» именно туда.
Фельдмаршал не ошибался в оценке планов союзников. Он действовал решительно и четко. Но бронетанковые дивизии ему не подчинялись. Они являлись резервом ОКВ. Чтобы выиграть время, Рундштедт сначала приказал им выдвинуться, а затем запросил в ОКВ одобрения своих действий. В ОКВ не согласились с его решением. В 7.30 Йодль информировал Рундштедта, что дивизии не могут быть задействованы до тех пор, пока не поступит распоряжение Гитлера. А фюрер спал. Фельдмаршалу пришлось отменить свой приказ. Гитлер спал до двенадцати часов.
Две бронетанковые дивизии ждали дальнейших указаний все утро. Небо было закрыто тяжелыми облаками, и они могли бы продвигаться, не опасаясь ударов с воздуха. Только в 16.00 Гитлер разрешил использовать танковый резерв. К этому времени облака рассеялись, и союзнические истребители и бомбардировщики уничтожали все, что перемещалось внизу. Танкисты прятались в придорожных лесах в ожидании темноты, чтобы пойти дальше.
— Это замечательно, — сказал Гитлер, когда ему сообщили о вторжении в Нормандии. — Пока войска противника находились в Британии, мы не могли их уничтожить. Сейчас они здесь, и нам ничего не стоит их ликвидировать.
Фюрер под Зальцбургом устраивал прием для нового венгерского премьер-министра: на нем должны были присутствовать дипломаты не только из Венгрии, но и из Болгарии и Румынии. Им предстояло выслушать нотации Гитлера насчет того, что надо больше вкладывать в военную экономику Германии. Фюрер вошел в зал сияющий и воскликнул:
— Наконец началось!
После приема он подозвал к карте Франции Геринга и сказал:
— Они высаживаются здесь и здесь, именно там, где мы и ожидали!
Геринг не стал отрицать откровенную ложь. Министру нацистской пропаганды Геббельсу сообщили о сбросе парашютистов в 4.00.
— Слава Богу, наконец, — сказал он. — Это последний раунд.
Причины, почему Гитлер и Геббельс восприняли высадку союзников с некоторым облегчением, объясняет один из помощников Геббельса, который 10 апреля 1944 г. записал в своем дневнике: «Вопрос о том, произойдет вторжение союзнических войск на Западе или нет, доминирует на всех политических и военных
Но Гитлеру больше хотелось бомбить Лондон, нежели вести оборонительную войну. Для этого у него имелось оружие — самолет-снаряд V-1. Его испытали еще накануне Рождества в 1943 г. К июню 1944 г. снаряд был готов к запускам. V-1 представлял собой самолет с реактивным двигателем, способный нести боеголовку весом в одну тонну. Высокой точностью попадания снаряд не отличался (из 8000 снарядов, пущенных по Лондону, только 20 процентов достигли этого крупного города). Однако у него были хорошая дальность полета (250 км) и скорость 700 км в час, что делало самолет недоступным и для союзнической авиации, и для зениток.
Во второй половине дня 6 июня Гитлер приказал начать обстрел Лондона снарядами V-1. Но, как это уже случалось, его распоряжение выполнили не сразу. Потребовалось шесть дней, чтобы доставить катапультные установки с замаскированных складов на побережье. Пуски начались только 12 июня, и они завершились полным фиаско. Из десяти V-1 четыре разбились непосредственно после старта, два бесследно исчезли, три упали в полях и только один разрушил железнодорожный мост в Лондоне.
И все же V-1 представлял потенциальную угрозу. Союзникам повезло, что Гитлер выбрал не ту цель. Тревожащие бомбардировки Лондона могли вызвать бессонные ночи и даже навести страх, но в военном отношении они были малоэффективны. Если бы Гитлер направил снаряды против десантников на берегу и искусственных портов в Нормандии, которые к 12 июня заполнились войсками, техникой, кораблями, то «оружие возмездия» (как назвал V-1 Геббельс) в какой-то мере удовлетворило бы жажду мщения фюрера.
В день «Д» Гитлер неразумно использовал как потенциал своего стратегического оружия, так и тактические возможности организации контрнаступления. Его отношения с командующими резко контрастировали с поведением Черчилля и Рузвельта, которые не позволяли себе указывать генералам и адмиралам, что им делать. Эйзенхауэр принятие решений полностью доверил своим подчиненным.
6 июня Эйзенхауэр был на ногах в 7.00. Его военно-морской помощник Гарри Батчер доложил, что воздушные десантники уже выбросились и полным ходом идет морская высадка. Когда Батчер пришел в трейлер, Эйзенхауэр сидел на кровати и читал какой-то вестерн. Генерал умылся, побрился и направился в оперативный отдел Верховной ставки. Эйзенхауэр выслушал дискуссию по поводу того, когда лучше выпустить коммюнике о том, что союзники захватили береговой плацдарм (Монтгомери настаивал на том, чтобы дождаться момента, когда будет полная ясность, что десантники закрепились на побережье), но не стал вмешиваться в споры.
Эйзенхауэр составил краткую записку Маршаллу, уведомляя начальника Генштаба о том, что все, похоже, идет нормально. Он сообщал, что британские и американские войска, которые генерал видел накануне, полны энтузиазма, настроены наступательно и хорошо подготовлены. «В глазах солдат горел огонь сражения», — отметил главнокомандующий.
Эйзенхауэра скоро утомила нескончаемая болтовня в палатке оперативного отдела, и он пошел к Монтгомери. Британский генерал сидел в свитере и с какой-то непонятной ухмылкой на губах. Монтгомери казался слишком занятым, чтобы уделить много времени Верховному главнокомандующему: он готовился на следующий день пересечь Ла-Манш и развернуть на том берегу свой штаб. Все же Эйзенхауэр и Монтгомери успели накоротке переговорить.