День Дьявола
Шрифт:
– За моей машиной не угонится и самолет, – Феррера гордо выдохнул дым тонкой струйкой в потолок. – Поехали. Твой скутер кинем ко мне в багажник.
– Скутер? В багажник? – Я был слегка потрясен. Что же это за машина такая, в багажнике которой может уместиться мотороллер?
– Пойдем. Увидишь.
Габриэль Феррера кинул деньги на блюдечко, на котором лежала бумажка со счетом, и мы отчалили.
Потом уже, когда мы пилили с крейсерской скоростью по автостраде в машине Ферреры, оказавшейся огромных размеров джипом, я спросил его:
– Кто вы, господин Феррера? Почему вы так добры ко мне?
– Ага. Лично святые Петр и Павел. Выписали мне командировку. – Феррера повернулся ко мне. – Слушай, Мигель, ты ведь живешь здесь уже достаточно давно. Какого ты мнения об испанцах?
– Очень хорошего. Испанцы – замечательные люди.
– Так вот, я – типичный испанец. Честно говоря, мне позвонил твой дядюшка Энрико – которого, я думаю, ты считаешь занудным старикашкой. Он очень обеспокоен твоим поведением, Мигель. А ведешь ты себя, как идиот. Ты мечтаешь о испанском гражданстве, а сам делаешь все, чтобы это гражданство не получить. Ты работаешь нелегально, и при этом нагло светишься в самом центре Барселоны. У тебя уже были неприятности с полицией. К тому же, ты – русский! Ты знаешь, какая репутация здесь у русских? Я не знал, что ты – русский. Энрико не сказал мне. Я думал, ты португалец. У Гомесов много родственников в Португалии.
– Я не русский, – упрямо сказал я. – Я – испанец.
– Какой ты испанец?! – Феррера хлопнул ладонью по рулю. – Ты даже не представляешь, какой ты русский! Только со стороны это можно понять. Я, кстати, не говорю, что это плохо. Я люблю вас, русских. Я читал Чехова, и у меня есть пара русских друзей – это замечательные люди, потрясающие интеллектуалы. Но дело совсем не в этом. Кем бы ты ни был, свои шансы на получение гражданства ты значительно подпортил. И, если бы не твои занудные дядюшки-католики, и не твой братец Эмилио, человек с большими связями, тебе давно могли бы предложить покинуть эту страну.
– Извините… – Уши мои горели от стыда. Что бы еще сказал Феррера, если узнал бы о моей дикой выходке со вторжением в дом тех двух быков? – Дяде Энрико я обязательно позвоню, поблагодарю его. Я съезжу к нему в гости. Он любит меня, я знаю…
– Энрико ничего не говори. – Феррера усмехнулся. – Он не хотел, чтобы ты знал, что он просил помочь тебе. Видишь ли, он мечтает, чтобы ты занялся какой-нибудь приличнойработой. Но, поскольку ты ни на что больше не способен, кроме как метать свои кастаньеты, он, скрепя сердце, согласен и на это. Только негласно. Не выдавай меня, Мигель, когда навестишь своего дядюшку. И навести его обязательно.
– Спасибо вам большое, господин Феррера! Не знаю даже, как вас отблагодарить…
– Себя благодари. Если бы не был таким потрясающим жонглером, я бы мог пристроить тебя только, разве что, подметать дорогу. Посмотрел я на тебя сегодня и чуть не подавился креветкой. И от души выругал Энрико: не мог, старый зануда, позвонить мне раньше! Видите ли, считает он работу жонглера неприличной… Ты давно работал бы у меня. Только не думай, что тебя будут на руках носить. Работать придется много и дисциплинированно. Никто там твои выходки терпеть не будет. И научись говорить вежливо с достойными людьми! С твоей манерой разговора тебе только с панками общаться…
Он говорил
И больше всех я любил Габриэля Ферреру. Я клялся себе, что с первой зарплаты я куплю бутылку "Королевского Салюта" и подарю ее этому потрясающему человеку.
Что, кстати, я и сделал. Когда я стучался в кабинет к господину Феррере с подарочным набором виски, сердце мое бешено стучало. Я боялся, что Феррера скинет меня с лестницы вместе с моим виски, что вполне было ему по силам. Мужик он был мощный. Как оказалось, раньше он был акробатом, но неудачно сломал руку лет пятнадцать назад, в результате чего перешел к карьере менеджера.
– Привет, – сказал Феррера. Он сидел за столом и заполнял какие-то бумаги. На носу его были очки стоимостью в три моих месячных зарплаты. – Тебе чего?
– Вот… – пробормотал я, ставя свой Chivas Regal на стол. – Это вам, господин Феррера. Да.
– Взятка, – констатировал Феррера, поправив очки пальцем. – Вы знаете, сеньор Гомес, что я обычно делаю, когда мне дают взятку в виде бутылки виски "Королевский Салют", выдержка двадцать один год, стоимость бутылки двести сорок долларов?
– Нет. – Я соображал, как побыстрее унести ноги.
– У меня есть специальная тактика действий в подобных случаях. – Феррера постучал карандашом по столу. – Очень эффективная тактика, смею заметить. Подойдите к вон той стене, Гомес.
Я подошел.
– Видите декоративную панель? Коричневую?
– Да.
– Нажмите на нее, Гомес! – произнес Феррера голосом инквизитора.
Я нажал на эту квадратную хреновину. Я был уверен, что меня тут же убьет током, или на голову мне упадет тяжелое и острое лезвие гильотины. Я даже невольно зажмурился.
Заиграла хрустальная музыка и небольшой кусок стены отъехал в сторону, открыв зеркальный бар.
– Стаканы для виски видишь, Гомес?
– Да.
– Бери парочку и дуй сюда. Лед в холодильнике. И дверь запри. Не хочу, чтобы видели, как я пьянствую на работе.
Ох уж эти испанцы…
Вот так-то я и попал на работу. В замечательное место, которое чуть не стало моей могилой. В Парк Чудес.
Я мог бы рассказать вам о Парке Чудес. Мог бы рассказать о каждом укромном уголке этого огромного Парка, потому что я знаю здесь каждый уголок. Я очень люблю это место. И не только потому, что это место отдыха и наслаждения жизнью, место, где ты можешь расслабиться и позабыть о своих бедах, и где никто не будет вымогать у тебя деньги и не плюнет тебе в лицо.
Прежде всего, я люблю это место потому, что знаю людей, которые это место создали. Нельзя было просто так придумать, и распланировать, и нарисовать в чертежах все эти дорожки, и причудливые здания, и безумные аттракционы, и построить их, и просто получать деньги от этого предприятия по производству развлечений. Нет. Тогда это было бы огромным трупом, валяющимся на десятках гектаров бесплодной земли – гигантским трупом парка, холодным, мрачным и уж никак не веселым.
Любовь – вот что было вложено в Парк всеми людьми, которые создали его. Любовь, и немножко сумашедшинки, и неутраченное взрослыми людьми детское восприятие мира.