День Гагарина
Шрифт:
— Впрочем, корабль-спутник может совершать и более длительные полеты, — добавил он.
Нам дали возможность как следует осмотреть корабль снаружи. Все обратили внимание, что кабина пилота вовсе не слепая, как мы предполагали, а глядит на нас внимательными глазами иллюминаторов. Их было несколько.
— Стекла в этих иллюминаторах, — пояснил нам, — . тоже жаропрочные. Через них будут вестись наблюдения во время полета.
По одному мы входили в кабину корабля. Она была куда просторнее кабины летчика на самолете. Находясь в кресле, космонавт мог осуществлять все операции по наблюдению и связи с Землей, контролировать полет и при необходимости самостоятельно управлять кораблем. Чего
Каждый впервые по нескольку минут провел на кресле — рабочем месте космонавта. Оно было установлено под таким углом, что на участках выведения корабля на орбиту и спуска с нее перегрузки действовали в направлении грудь — спина космонавта, то есть в наиболее благоприятном для него направлении. Кресло представляло собой небольшое, но сложное сооружение. В него были вмонтированы привязная и парашютные системы, катапультные и пиротехнические устройства и все необходимое для вынужденного приземления — аварийный запас пищи, воды и снаряжения, радиосредства для связи и пеленгации. На кресле находились также система вентиляции скафандра и парашютный кислородный прибор. Оно было оборудовано надежной автоматикой.
...Тренировки и занятия шли своим чередом. Пришло время вибростенда — аппарата, имитирующего содрогание корабля при работающих ракетных двигателях. Устроишься в этом аппарате, и тебя всего трясет час, а то и больше, как в лихорадке. Все тело вибрирует, словно натянутая струна. Но ничего, привыкли…
Привыкли и к термокамере, где при очень высокой температуре находились продолжительное время. Но мне такое было не в новинку. Я и раньше парился — русский человек не может жить без хорошей бани с березовым веником и парной. К высоким температурам я приспособился еще в то время, когда, будучи ремесленником, работал у вагранок с расплавленным металлом. Десятки тысяч рабочих трудятся на доменных и мартеновских печах, у конверторов, на прокатных станах.
Домой приходил усталый, ног под собой не чуял. Понянчусь с дочкой, присяду и начинаю клевать носом. Валя беспокоится, все допытывается: что, мол, с тобой? И вынудила-таки сказать:
— Собираюсь в космос… Готовь чемодан с бельишком…
Валя восприняла это как шутку, но вопросов больше не задавала. Как все жены офицеров, она старалась не вмешиваться в мои служебные дела. Валя знала: то, что можно сказать, я не стану таить от нее. Ну, а о том, чего говорить нельзя, лучше и не спрашивать. Я был доволен: и все сказал, и ничего не сказал.
Заняты мы были по горло. Газеты обычно приходилось читать дома, вечерами. Каждый день они сообщали о новых трудовых подвигах советских людей. Выразительным проявлением повседневной заботы нашей партии и правительства о развитии советской космонавтики был второй советский космический корабль, вышедший 19 августа 1960 года на орбиту спутника Земли. В его кабине, оборудованной всем необходимым для полета человека — то есть кого-то из нашей группы будущих космонавтов, — находились собаки Стрелка и Белка. Сделав восемнадцать витков вокруг земного шара, космический корабль вернулся на Землю, отклонившись от расчетной точки приземления всего на каких-нибудь десять километров. Впервые в истории живые существа, много раз облетев планету, благополучно возвратились из космоса.
Всех нас интересовали ощущения состояния невесомости. Делалось это во время полетов на скоростных реактивных самолетах. В полете на них при определенных положениях возникала невесомость, длившаяся порой несколько десятков секунд. Это явление, хотя и было кратковременным, показывало возможность ведения радиосвязи, чтения, визуальной ориентировки в пространстве, а также приема воды и пищи. Проходя эти испытания, мы
— Предполагать можно все, что угодно. Надо все доказать на практике, подтвердить опытом. А такой опыт можно произвести только в космическом пространстве.
На различных тренировках организм и нервная система подвергались резким переходам от стремительного верчения на центрифугах до длительного пребывания в специально оборудованной звукоизолированной, так называемой сурдокамере. Эта «одиночка» определяла нервно-психическую устойчивость космонавта, ибо иногда приходилось сутками находиться в изолированном пространстве ограниченного объема. Отрезан от всего мира. Ни звука, ни шороха. Никакого движения. Ничего. Никто с тобой не говорит. Время от времени, по определенному расписанию, ты должен производить радиопередачу. Но связь эта — односторонняя. Передаешь радиограмму — и не знаешь, принята она или нет. Никто тебе не отвечает ни слова. И что бы с тобой ни случилось, никто не придет на помощь. Ты один. Совершенно один и во всем можешь полагаться только на самого себя.
Трудновато было порой в этой «одиночке». Тем более что, входя в нее, не знали, сколько времени придется пробыть наедине с самим собой, со своими мыслями. Несколько часов? День или ночь? Несколько суток? Но знали, что это надо: в космическом пространстве может по какой-то непредвиденной причине оборваться всякая связь с людьми, и ты останешься один. Нервная система, вся психика космонавта должны быть подготовленными ко всяким случайностям и неожиданностям.
Оставаясь в полном одиночестве, человек обычно думает о прошлом, ворошит свою жизнь. А я думал о будущем, о том, что мне предстоит в полете, если мне его доверят. С детства я был наделен воображением и, сидя в этой отделенной от всего на свете камере, представлял себе, что нахожусь в летящем космическом корабле. Я закрывал глаза и в полной темноте видел, как подо мной проносятся материки и океаны, как сменяется день и ночь и где-то далеко внизу светится золотая россыпь огней ночных городов. И хотя я никогда не был за границей, в своем воображении пролетал над Лондоном, Римом, Парижем, над родным Гжатском… Все это помогло переносить тяготы одиночества.
Иногда я целиком отдавался тишине, какую даже трудно себе представить, а я ведь всегда любил тишину труда, тишину мышления и раздумий. И когда выходил из камеры, занимая которую не знал, когда можно будет из нее выйти, обследователи удивлялись моему хладнокровию и спокойствию, устойчивости психики и крепости нервов.
Не все одинаково спокойно переносили тренировки и в «одиночке», и в тепловой камере, на центрифуге и на вибростенде. Это дало возможность отобрать товарищей, лучше других выдерживавших трудные испытания. Нас, кандидатов на первый полет, становилось все меньше и меньше. А в конце концов надо было отобрать кого-то одного.
1 декабря 1960 года в космос отправился наш третий космический корабль. На борту его находились собаки Пчелка и Мушка, а также другие мелкие животные, насекомые и растения. Программа исследований, предшествующих полету человека, выполнялась по строгому плану. Полет этот дал новые ценные для нас сведения. Но не все обошлось благополучно. В связи со снижением по нерасчетной траектории корабль-спутник прекратил свое существование. Кое-кто из специалистов опасался, что сообщение об этом произведет на нас неблагоприятное впечатление. Но мы понимали, что это была не закономерность, а случайность, что жизнь гораздо сложнее, чем предполагаешь. Было жаль спутник, в который вложены большие средства. Но в таком грандиозном деле неизбежны издержки.