День гнева
Шрифт:
Юный Франсиско Уэртас де Вальехо с улицы видит гибель Веларде. Видит он и то, что первые французы уже ворвались внутрь.
«Пора смываться», — думает он.
Пятясь — потому что не решается повернуться к врагам спиной, — прикрываясь ружьем с примкнутым штыком, он пытается выбраться из кровавой рукопашной схватки, кипящей вокруг пушек. Так отходит он вместе с доном Курро и еще несколькими горожанами, к которым постепенно присоединяются братья Антонио и Мануэл Амадоры, несущие безжизненное тело Пепильо, типограф Космэ Мартинес дель Корраль, волонтер Мануэль Гарсия и Рафаэль Родригес, сын недавно убитого содержателя распивочной на улице Орталеса. Все они пытаются добраться до задних ворот монастыря Маравильяс, но у ограды сталкиваются с французами. Рафаэль Родригес схвачен, Мартинесу
Капитан Даоис, взятый в плотное кольцо штыков, оглушенный беспрестанным грохотом выстрелов, продолжает отбиваться. На улице остается не более десятка испанцев — капля в море неприятеля, — скорчившихся у орудийных лафетов с единственной теперь уже целью — выжить любой ценой. Даоис полуслеп от едкого порохового дыма, почти оглох от грома пальбы, сорвал голос, отдавая команды. Он утратил способность думать и движется как в тумане. Ему не удается даже придать необходимую точность движениям своей руки, машущей саблей, и не разумом, но наитием он сознает, что еще мгновение — и какой-нибудь из стальных клинков, мелькающих вокруг, наконец вонзится в его тело.
— Держись! — кричит он, не зная сам, к кому обращается.
И внезапно ощущает тупой удар в правое бедро, отдающийся во всем теле — даже в позвоночнике — и вмиг лишающий его сил. Отупело смотрит вниз и, сам не веря своим глазам, видит отверстие, откуда течет, заливая брючину, кровь. «Конец», — думает он и, припадая на раненую ногу, отступает, пока не упирается спиной в ствол орудия. Озираясь по сторонам, тихо говорит: «Несчастные».
Дивизионный генерал Жозеф Лагранж, пробравшись сквозь ряды своих солдат, подъезжает к голове колонны, спешивается и приказывает прекратить огонь. В нескольких шагах позади, рядом с генералом Лефранком, который сильно расшибся при падении с коня, держится важный испанский вельможа маркиз де Сан-Симон — благодаря мундиру полного генерала со всеми регалиями и орденами ему в последний момент удалось все же прорваться за оцепление, чтобы воззвать к разуму защитников Монтелеона, привести их к повиновению и уговорить опомниться. А Лагранжа, обескураженного огромными потерями, понесенными французами при штурме, вовсе не прельщает идея очищать пядь за пядью, корпус за корпусом артиллерийский парк, выкуривая из него мятежников, вот потому он и пошел навстречу престарелому испанскому гранду, тем более — своему хорошему знакомому, и согласился на его посредничество. Заполоскавшиеся в воздухе белые платки и прозвучавшие раз и другой сигналы трубы возымели наконец действие на вымуштрованных императорских солдат: они прекратили огонь и не стали добивать кучку уцелевших испанцев, еще стоящих у орудий. Смолкают выстрелы, стихают крики, и по мере того, как рассеивается дымная пелена, противники в некотором ошеломлении разглядывают друг друга: несколько сотен французов вокруг пушек и во дворе Монтелеона и испанцы, засевшие в окнах и на мостках за выщербленной картечинами оградой. И посреди улицы стоят еще несколько человек, грязных и рваных до такой степени, что не вдруг поймешь, военный мундир на них или партикулярное платье, — черные от пороховой гари, в коросте запекшейся крови, они смотрят блуждающими, одичалыми глазами тех, кому на самом пороге смерти вдруг объявили об отсрочке приговора.
— Немедленно сдавайтесь, или будете перебиты на месте! — кричит переводчик генерала Лагранжа. — Бросайте оружие, не то всех прикончим!
Проходит несколько томительных мгновений — и почти все испанцы замедленными, будто во сне, движениями, свидетельствующими, до какой степени они измучены, исполняют требование. Лагранж пробирается между рядами своих солдат, и маркиз де Сан-Симон, двигаясь следом, с нескрываемым и непритворным ужасом оглядывает улицу,
— Вы все объявляетесь пленными! — громко повторяет переводчик слова своего генерала. — Артиллерийский парк переходит в ведение командования императорской армии по праву взятого с бою!
В нескольких шагах маркиз замечает офицера и указывает на него Лагранжу. Мертвенно-бледный артиллерийский капитан стоит на коленях, прислонившись к лафету орудия, одной рукой зажимая кровоточащую рану на бедре, другой — все еще держа саблю. Должно быть, это и есть Луис Даоис, думает маркиз, который не знаком с ним, но, как к этому часу и все в Мадриде, слышал, что именно он поднял мятеж в Монтелеоне. Покуда престарелый вельможа, любопытствуя, пробирается поближе, он слышит несколько слов, произнесенных на высоких тонах и на невообразимой смеси французского и очень скверного испанского, — их обращает к раненому генерал Лагранж, подавленный зрелищем этой резни. Он говорит о безумии, о безответственности, о гибельно опрометчивых шагах, а капитан бесстрастно и пристально смотрит на него, не опуская головы. Лагранж кончиком своей сабли дотрагивается до одного из эполет на плече капитана и с видом крайнего презрения роняет:
— Traitre!
Вполне очевидно, что капитан — теперь Сан-Симон уже не сомневается, что видит перед собой Луиса Даоиса, — знает французский или, по крайней мере, угадывает смысл оскорбления. Потому что лицо его, меловое от потери крови, вдруг вспыхивает багровым румянцем. Молча, кривясь от боли, опираясь на здоровую ногу, он с яростным усилием поднимается и всаживает клинок генералу в грудь. Лагранж без чувств падает на руки своих адъютантов, кровь течет у него изо рта. Раздается всеобщий разноголосый крик, и сразу несколько гренадеров, оказавшихся позади капитана, бросаются к нему и со спины поднимают его на штыки.
8
Полковник Наварро Фалькон появляется в парке Монтелеон около трех часов дня, когда там все уже кончено. Картина, открывшаяся его взору, поистине ужасна. Стена — вся в выбоинах от пуль, а улица Сан-Хосе и двор парка завалены обломками и трупами. Французы выводят на эспланаду десятка три горожан и отдельно — разоруженных артиллеристов и волонтеров короны. Несколько человек хлопочут над Лагранжем, которого ранил Даоис. Представившись генералу Лефранку, отвечающему крайне неприветливо, чтобы не сказать — грубо, полковник обходит Монтелеон, желая узнать судьбу остальных. Первые сведения предоставляет ему капитан Хуан Консуль.
— Где Луис Даоис? — спрашивает Фалькон.
Консуль, по измученному лицу которого можно судить о том, сколь тяжко дались ему несколько последних часов, с видом безмерной усталости неопределенно машет рукой:
— Унесли домой… Он очень плох… При смерти. Носилок не нашли, положили на лестницу, покрытую попоной…
— А Веларде?
Капитан показывает на сложенные в глубине двора трупы:
— Вон там.
Веларде легко опознать — он раздет догола: победители польстились на его зеленый мундир. Наварро Фалькон застывает в оцепенении. Действительность превосходит самые мрачные ожидания.
— А мои делопроизводители, увязавшиеся за ним? Где Рохо?
Консуль смотрит на него так, словно смысл слов доходит до него с большим трудом. Воспаленные, покрасневшие глаза мутны. Лишь спустя какое-то время он, медленно мотнув головой, отвечает:
— Убит, кажется.
— Боже… А Альмира?
— Он сопровождал Даоиса.
— Ну а что сталось с остальными? С артиллеристами? С лейтенантом Аранго?
— Аранго жив. Я видел его где-то здесь, среди французов… У артиллеристов семеро убито и ранено. Больше трети списочного состава.
— А у волонтеров?
— Тоже очень большие потери… Самое малое половина. А гражданских — около шестидесяти человек.
Полковник не в силах отвести взгляд от капитана Веларде: веки убитого опушены, рот полуоткрыт, на голубовато-белой груди особенно четко выделяется ранка напротив сердца.
— Вы все сумасшедшие… Как вы могли пойти на это?
Консуль указывает на лужу крови у пушек, на том месте, где, ткнув саблей французского генерала, упал Даоис.
— Он принял на себя команду, — отвечает он, пожав плечами. — А мы последовали за ним.