День гнева
Шрифт:
— Последовали? Куда «последовали»?! Ваше безумие очень дорого обойдется нам всем!
Разговор прерывает появление адъютанта генерала Ларибуазьера, который командует французской артиллерией. Вежливо осведомившись на приличном испанском языке, имеет ли он честь говорить со старшим по должности, он просит немедленно вручить ему ключи от арсеналов и складов, от военного музея и от несгораемого шкафа. Поскольку Монтелеон взят с бою, добавляет он, все имущество принадлежит теперь императорской армии.
— Нечего мне вам вручать, — хмуро отвечает Фалькон. — Взяли так взяли, и на кой дьявол сдались вам ключи?!
— Простите?
— Отвяжитесь, а, сделайте милость!
Сбитый с толку
— Ну а с нами что будет? — спрашивает Консуль полковника.
— Не знаю. У меня инструкций нет, а французы заняты своим делом… Постарайтесь при первой возможности выбраться отсюда вместе с нашими артиллеристами…
— Но, капитан-генерал… Верховная хунта…
— Не смешите меня.
Консуль показывает туда, где в углу двора, разоруженные и смертельно усталые, стоят волонтеры короны с капитаном Гойкоэчеа.
— А с ними?
— Понятия не имею. У них свое начальство, пусть оно ими и занимается… Полковник Хиральдес, надо думать, вмешается… А я подам рапорт капитан-генералу и объясню, что мои артиллеристы были против воли, насильно вовлечены в это дело Даоисом, на котором и лежит вся ответственность. На нем и на Веларде.
— Это не вполне так, господин полковник.
— Ну и что? — Наварро Фалькон понижает голос. — Ни тому ни другому терять уже нечего. Один убит, другой — при смерти. Вы, может быть, предпочитаете расстрел?
Консуль молчит. Похоже, он не в силах сейчас рассуждать здраво.
— А с гражданскими как поступят? — спрашивает он наконец.
Полковник морщится.
— Они-то ведь не смогут сослаться на то, что исполняли приказ. И вообще это тоже меня не касается. Наша ответственность ограничивается…
Он осекается на полуслове, заметив в тусклых глазах своего подчиненного искорку презрения.
— Ладно, — резко обрывает он себя. — Я ухожу. Помните, что я вам сказал только что. Выбирайтесь отсюда при первой возможности.
Хуан Консуль, которому уже довольно скоро суждено будет пасть при обороне Сарагосы, кивает с отсутствующим видом, рассеянно озираясь по сторонам.
— Попытаюсь. Хотя, наверное, кто-то должен остаться здесь за старшего…
— За старшего здесь теперь, как видите, французы, — едко замечает полковник. — А за младшего пусть будет лейтенант Аранго, он подходит и годами, и чином…
Не только капитана Консуля тревожит судьба горожан, взятых в плен в Монтелеоне, — им самим она тоже далеко не безразлична. Собранные вначале в глубине двора под сильным караулом, а теперь запертые в конюшнях, где они пытаются как-то устроиться среди навоза и вонючей соломы, эти тридцать человек — число их постоянно возрастает, по мере того как французы приводят сюда обнаруженных в парке или арестованных в своих домах на соседних улицах, — ждут решения своей участи. Здесь те, кто не успел перелезть через ограду, юркнуть в подворотню, затаиться на чердаках и в подвалах и был взят у пушек либо где-то в службах парка. И то, что содержат их отдельно от военных, томит пленных горожан недобрым предчувствием.
— Отдуваться за все придется нам одним, — замечает десятник Франсиско Мата.
— Может, все-таки не убьют? — возражает ему один из товарищей по несчастью, привратник Феликс Тордесильяс.
Взгляд Маты исполнен безнадежного скепсиса:
— С какой бы это стати им щадить нас?! Мы их много щадили?!
Мата и Тордесильяс — среди тех, кто, засев в окнах главного корпуса, вел огонь по французам. Здесь же среди прочих находятся слесарь Бернардо Моралес, плотник Педро Наварро, казначейский чиновник
— Кто-нибудь знает, где Педро-пекарь?
— Убили его.
— А Кико Гарсия?
— Тоже. Я видел, как он свалился у пушки. Как раз рядом с женой Беги.
— Бедная… Она дралась, как бесами обуянная… А муж где?
— Мужа не видел. Может, успел вовремя уйти.
— Ох, глаза бы мои не смотрели на это на все…
— То ли им еще предстоит увидеть…
Открываются двери, и французы вталкивают в конюшню новых пленных, взятых и сильно избитых, когда те пытались перелезть через стену на задах парка. Здесь цирюльник Херонимо Мораса, погонщик мулов из Леона Рафаэль Канедо, портной Эухенио Родригес — тот ранен в ногу и едва ковыляет, опираясь на руку сына, Антонио Родригеса Лопеса, — и хозяин угольной лавки Космэ де Мора: тот, хоть и отделан прикладами на славу, выказывает живейшую радость при виде Тордесильяса, Маты и плотника Наварро, вместе с которыми и явился несколько часов назад оборонять Монтелеон.
— Что же с нами сделают? — дрожа всем телом, спрашивает Эухенио Родригес, пока сын пытается платком перевязать ему рану.
— На все воля Божья, — смиренно отвечает угольщик.
Франсиско Мата, полулежа на вонючей соломе, негромко матерится. Остальные крестятся, прикладываются к ладанкам и образкам, вытянутым из-за воротов рубах. Кое-кто молится вслух.
Блас Молина Сориано с саблей в руке, перемахивая стены и изгороди с внешней стороны Фуэнкарральских ворот, сумел все-таки выбраться из Монтелеона. Упрямый слесарь ускользнул через заднюю часть парка в последнюю секунду, уже после того, как рядом с ним свалился замертво капитан Веларде, а французы с уставленными штыками ворвались во внутренний двор. Поначалу с ним вместе были трактирщик Хосе Фернандес Вильямиль, братья Хосе и Мигель Муньис-Куэто и чисперо по имени Хуан Суарес из квартала Баркильо, но, пробежав всего несколько шагов, они должны были разделиться, ибо их заметил французский пикет и под выстрелами его упал раненым старший из братьев Муньис. Прокрутившись дворами и садами до улицы Сан-Димас, Молина издали видит, как французы тащат скрученного Суареса, однако все остальные будто сгинули. Немного подождав, он — по-прежнему с саблей в руке, потому что преисполнен решимости так просто не сдаваться, — решает направиться домой, тем более что жена, наверно, места себе не находит от беспокойства. Он проходит по Сан-Димасу до самой молельни Дель-Сальвадор, однако видит, что переулки, выводящие на площадь Капучинас, перекрыты французами, и по улице Куадра добирается до дома прачки Хосефы Лосано. Хозяйка вешает во дворе белье.
— Сеньор Блас, вы зачем здесь, да еще с саблей? Хотите, чтоб лягушатники нас всех перестреляли?
— Я затем и пришел, донья Пепа. Хочу от нее избавиться.
— А куда ж я ее дену, скажите на милость?!
— В колодец.
Прачка поднимает крышку, и Молина с облегчением опускает саблю в колодец. Потом, почистившись немного и приведя себя в мало-мальский порядок, идет дальше. И, приняв самый что ни на есть беззаботный и невинный вид, проходит как ни в чем не бывало мимо нескольких французских фузилеров — судя по их беретам и говору, это баски — на площадь Санто-Доминго, а потом мимо гвардейских гренадеров на улицу Инкисисьон, причем никто его не окликает и не задерживает. Уже возле самого дома встречает соседа Мигеля Орехаса.