«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г.
Шрифт:
Охота была его неистребимой страстью с давних лет. Он любил в ней не столько удачу, сколько сам процесс тщательной подготовки к охотничьему сезону, торжественного выхода на озера и первого выстрела еще не по цели, а так себе, в никуда.
И вот нагрянуло открытие охотничьего сезона. Это было воскресенье, а выходные дни в театре — по понедельникам. Всё складывалось лучше нельзя. Утром в понедельник я помогал Анатолия Васильевичу собираться в путь — дорогу. На случай ненастья у него был старенький дождевик, обшарпанный и грязный. Шварцман тщательно чистил его
Потом он долго примерял резиновые сапоги. Зачем примерял, он не смог бы объяснить толково. Ведь за то время, пока они отдыхали, сапоги не уменьшились в размере, как не увеличились и сами ноги.
Но если не колдовать над своим охотничьим хозяйством, то сама охота теряла половину своего очарования. Это было уже не романтическое действо, а так себе, обычное занятие для любителей хорошо поразмяться перед грядущей рабочей неделей.
Сапоги после примерки Шварцман не снял. В них он целый час, а может, и того больше, шлепал по комнате и по двору, в них же проворно зашагал по городу, шоркая резиновыми голенищами. И вид у него был отчаянный, как будто он отправлялся на великий подвиг.
Но всё это было ничто по сравнению с тем чучелом, которое мы увидели на паромной переправе через реку Чулым. Опершись на перила парома и заложив ногу на ногу, нас ожидал благородный отец Георгий Михайлович Горский. На нем был поношенный сюртук времен очаковских и покоренья Крыма. Сюртуку, очевидно, не нашлось места в театральной костюмерной даже в качестве половой тряпки. Актер был в брюках галифе и в модных тогда тапочках из резины, а седую голову его венчала тирольская шляпа с пером. Ачинцев должно было поразить это удивительное смешение элементов мужского костюма XVII — ХХ веков, достойное разве что бедного Шмаги из «Леса».
Но ачинцы с подчеркнутой иронией косились на актера. Вырядился, мол, как петух на куриную свадьбу. А которые очень уж жалостливые из них только и отметили про себя, что нечего надеть человеку, проживает, мол, в беспросветной нужде. Оно и понятно: давно ли закончилась война и людям наесться бы вдоволь, а о нарядах пока что нечего и думать.
И невдомек было многим, что это сам король сцены, решивший позабавиться на природе. Впрочем, не только отдаться во власть развлечений. У королевских забав было еще одно назначение, которое почему-то скрывалось от подданных простолюдинов: наесться до отвала утиного супа, компоненты которого — картошка и лук — были в ягдташе.
Ягдташ! И кто только перенес тебя из Европы на широкие просторы России! Но здесь хорошо прижилась эта пузатая, как матрешка, сумка из бычьей кожи, с ремнем через плечо, с бахромой по краю, с колечками да кожаными узелками! Не было бы тебя, куда бы сунула заветный сувенир — бутылку самогона — жена Георгия Михайловича, стало быть королева, иначе её не назовешь? И не было сомнения, что бутылка в положенный час будет извлечена из ягдташа, а место её в ягдташе займет настрелянная дичь Много дичи! Ведь это же только второй день охотничьего сезона.
Но расчеты были
Лодка парома прошуршала по камням и замерла. С этого момента мы считали на утиной охоте. И что бы с нами ни случилось, непременно войдет в летопись актерской жизни, не слишком богатой на яркие события. Когда-то в гримировочной театра кто-то из нас троих заведет разговор об этом историческом дне и вся труппа позавидует нам дружной черной завистью.
А затем было то, что мы уже видели на известной картине Василия Перова «Охотники на привале». Кстати, Перов наш земляк, хоть и из далекого от Ачинска Тобольска. Роли охотников распределились между нами так: охотничью байку рассказывает Георгий Михайлович, в правдивости повествования сомневается Анатолий Васильевич, а поглощен услышанным я.
Разумеется, были и некоторые другие совпадения, но они не связаны с перовской картиной и о них упомяну по ходу событий. Как говорится, всему свое время и свое место.
Раскладывали костер профессионально, не было серьезных промашек и в чистке картофеля и лука, хотя Георгий Михайлович не очень-то экономил на кожуре. Когда же предварительная подготовка к утиному супу завершилась, можно было позволить себе и по рюмочке самогона, что мы и сделали. И с нетерпением стали ждать вечернего лёта дичи. Разумеется, ружья, в том числе и моё, наготове. Скрадки оборудованы по всем правилам охотничьей науки.
Солнце уже скатилось за тальники и тополя, столпившиеся вокруг озера. Наступила такая тишина, что каждый из нас слышал биение собственного сердца. Откуда-то появилась пара чирков. Утки сделали над нами замысловатую петлю и удалились.
Чирки были предвестниками большой вечерней тяги. По крайней мере, на это надеялись мы. Однако день быстро шел на избыв, а утки уже не появлялись.
— Ты куда нас привел? — не пытаясь скрыть раздражение, спросил Горский.
— Откуда знаю? — пожал плечами я. — Вы сами облюбовали это озеро.
— Он тут напакостил своим керосином, Убил всё живое! — сказал обо мне Горский.
Анатолий Васильевич решительно встал на мою сторону:
— Так это же было давно.
И в самом деле, прошло уже четыре года. А казалось, это случилось вчера. И на меня сердится не актер Горский, а тот человек с двустволкой, который гнал меня с этих озер. Как же, однако, повторяются жизненные ситуации!
Мы выпили еще, теперь уже с горя, и Георгий Михайлович вернулся в свой скрадок. Он надеялся дождаться какого-нибудь заблудшего селезня. Ведь супчик надо было варить — проголодались изрядно.
И вдруг вечернюю тишь разорвал гулкий выстрел. И тут же за ним послышался легкий всплеск от падающей в воду птицы. Мы с Шварцманом бросились к заводи и увидели почти у самого берега барахтавшегося Горского.
— Попал! Попал! Вот она! — торжествующе кричал он, размахивая над головой кряковой уткой. Это была несомненная удача!