День командира дивизии
Шрифт:
Засмолин осекся.
Секунду помедлив, овладевая в этот момент собой, генерал негромко продолжал:
– У нас с тобой после будет разговор...
Затем он обратился к капитану:
– Вы оттуда? Доложите обстановку. Только быстро, быстро.
Волнуясь, но стараясь говорить спокойно, капитан последовательно изложил события боя за Рождествено.
В девять утра два наших батальона заняли южную окраину села Рождествено. Сопротивление противника концентрировалось в церкви и вокруг нее. Наши силы захватывали дом за домом. Противник подбросил резервы - два танка и до батальона пехоты. Немцы стали бить термитными
– Куда?
– спросил Белобородов.
– Сюда. Бойцы залегли у окраины этого поселка. Штаб бригады бросил последнее, что у него было, - комендантский взвод. Сейчас немцы ведут огонь с опушки леса. Они уже подтянули сюда и минометы.
– Все?
– спросил генерал.
– Что еще? Артиллеристы увидели, что батальон отходит, орудия на передки - и тоже сюда.
– Все?
– Да, во всяком случае, товарищ генерал, самое главное.
– Самое главное?
– переспросил Белобородов и взглянул на комиссара, словно ожидая от него ответа.
В эту минуту все ясно услышали глухой разрыв мины где-то рядом с домом. Тотчас ухнул второй... Третий. Четвертый... Против нас действовала немецкая новинка - многоствольный миномет.
Засмолин не выдержал молчания.
– Мне нечем их отбросить, - сказал он.
– Они могут на плечах сюда ворваться.
Но Белобородов словно пропустил это мимо ушей.
– Самое главное?
– повторил он и опять пристально посмотрел на комиссара.
Тот стоял в положении "смирно", глядя прямо в глаза генералу. Комиссар молчал, но кадык, остро выступающий на сильной шее, подался вверх и скользнул обратно, как при глотательном движении. По напряженному лицу, обросшему двухдневной щетиной, угадывалось, что у него сейчас стиснуты зубы.
И вдруг генерал стукнул по столу - во вздрогнувшей лампе подпрыгнул и на секунду закоптил огонь - и крикнул:
– А пулеметчики, которые не побежали, как овцы, из Рождествено, - это для вас не главное? Пулеметчики и стрелки, которые и сейчас там держатся, - это не главное? Сколько их?
– Человек сорок, - не очень уверенно ответил Засмолин.
– Сорок? А может быть, сто сорок? Ни черта, я вижу, ты не знаешь. Но пусть их осталось даже двадцать пять; эти двадцать пять стоят сейчас дороже, чем две тысячи, которых, из-за того что ты не умеешь управлять, гоняет по лесу сотня вшивых автоматчиков.
– Из двух тысяч, товарищ генерал, осталось только...
– Не верю! Сказки про белого бычка! Ни черта ты не знаешь! Почему ты сейчас здесь? Кто тебе позволил бросить войска и прибежать сюда?
Молчание. Слабо доносится пулеметная стрельба: пулеметы бьют неподалеку, но стены и плотно занавешенные окна скрадывают звук. Слышится сильный глуховатый удар, это опять немецкий многоствольный миномет, но мины ложатся где-то в стороне; ухо едва улавливает четыре отдаленных разрыва.
–
– Голос Белобородова гремит на весь дом.
– Комиссар! Почему вы здесь? Почему вы не с пулеметчиками, которые держатся в Рождествено?
Комиссар молчит. Лицо по-прежнему очень бледно, и он по-прежнему смотрит прямо в глаза генералу.
– Извольте отвечать!
Комиссар отвечает очень сдержанно:
– Я приехал, товарищ генерал, чтобы получить ваши приказания.
– Какие приказания? У вас есть приказ. Другого приказа нет и не будет! Запомните - не будет!
– Какой приказ?
– спрашивает Засмолин.
– Выполнить задачу!
Снова где-то совсем рядом разрыв, и тотчас - звон стекол, посыпавшихся в другой половине дома. Нервы ждут второго, третьего, четвертого ударов, но их нет - это одиночная мина.
– Выполнить задачу!
– властно повторяет генерал.
– Овладеть Рождествено! Окружить и уничтожить всю эту вшивую шпану!
– Товарищ генерал. Но я прошу...
– произносит Засмолин.
– Не дам! Ни одного бойца не дам! Учись воевать собственными силами.
– Сейчас их нет...
– Вранье! Не верю! С твоими силами можно раздавить это село! С твоей артиллерией там все можно разнести к чертовой матери! Руководить надо, управлять надо, а не распускать слюни!
– Но...
– К черту твои "но"... Отправляйтесь сейчас сами, - командир, комиссар, начальник штаба, все до единого, все, кто есть у тебя в штабе. Отправляйтесь туда, где растеряли своих людей, и наводите там порядок. И чтобы в двадцать ноль-ноль задача была выполнена! Окружить и взять Рождествено во что бы то ни стало!
Белобородов смотрит на Засмолина в упор.
– Любой ценой! Понятно?
Его взгляд, почти физически источающий волю, ясно говорит: "Даже ценой твоей, Засмолин, жизни!"
– Понятно!
– отвечает Засмолин.
Генерал испытующе смотрит на него, потом поворачивается к комиссару:
– А тебе, комиссар, задача: пробиться к пулеметчикам в Рождествено. Собери охотников - фамилии их сейчас же мне пришли сюда - и с ними! Ползком ползите, но проскользните, поддержите! Там твое место, комиссар! Ясно?
– Ясно, товарищ генерал.
– Ну, что еще? Тут, товарищи, проверяется все. С нами шутить не будут. Это приказ Москвы.
Белобородов сказал это негромко, но с такой непреклонной силой, что у меня морозец пробежал по позвоночнику. И вероятно, не только у меня. Вероятно, многие, кто присутствовали в эту минуту здесь, в сырой, промозглой комнате, где обосновался штаб советских войск, начавших в шесть утра 8 декабря 1941 года атаку на волоколамском направлении, - многие остро ощутили критический час истории, когда Белобородов второй раз в этот день произнес слово "Москва".
После минутной паузы Белобородов спросил:
– Вопросов нет?
– Разрешите сказать, товарищ генерал, - произнес Засмолин.
Он уже изменился - проступила командирская подтянутость, командирская твердость.
– Комиссар ранен, товарищ генерал.
– Ранен? Куда?
– В левое плечо. Ему на поле боя санитар сделал перевязку.
– Я...
– начал комиссар и смолк.
– Говорите, - сказал Белобородов.
– Завтра я приду к вам, товарищ генерал, с докладом, что задача выполнена, или...
– Комиссар запнулся, но заставил себя договорить: - Или не приду совсем!