День Космонавтики
Шрифт:
– Сейчас пока трудно, - сказал я.
– А в войну разве не было трудно? Да-да, я готов согласиться, что чудеса - есть отражение человеческих воли и усилий, концентрат мечты. Но где они в этот, так нужный тебе момент?
Он посмотрел на меня внимательными глазами.
– В войну тоже не все давалось сразу, - выдавил я.
Петр Игнатьевич вздохнул.
– Дорогой мой Костя. Я не против чудес. Но на войну явился, похоже, лишь ты один. С той стороны - блиндажи и доты, артиллерия и берцы, ПТУРы, индукционные катушки и "колбаски", а с твоей - никого, кроме тебя.
–
– Это да, - кивнул Петр Игнатьевич.
– А мы струсили, обросли жирком. Мы уткнулись в ти-ви и смотрим "Опасный детектив". Прости.
Я с трудом протолкнул воздух в горло.
– Я не верю, - сказал я.
– Твое дело, - легко согласился Петр Игнатьевич.
– Но разве ты видишь кого-то рядом? Никого. Даже я - дым, - сказал он и растаял.
Я сжал уцелевшие зубы и уткнулся в подушку.
Через какое-то время меня начали выводить на прогулки, и я ковылял по кругу в крохотном внутреннем дворике, но больше сидел на лавочке под присмотром охранника. Сопровождающие сменялись. В один день это был пожилой мужчина с потрепанным, грубым лицом, кажется, выдававший мне пищу, в другой - хмурый здоровяк, постоянно играющий дубинкой. Эту дубинку он опробовал и на мне, когда я попытался с ним заговорить. Я понял, что к беседам он не расположен. Пожилой был менее агрессивен, но тоже молчал, сводя густые брови к переносице. Они всегда стояли у дверей, словно боялись, что я решусь на побег.
Что ж, мне хватало и неба.
Сев на лавочку, я смотрел на него, и все время видел его разным, хмурым, сеющим морось, облачным, светлым, бездонным. Оно плыло надо мной, спокойное, печальное, громовое, косматое, и я поневоле перенимал его настроение.
Один раз я заметил искорку спутника и вспомнил ракету из петард, запущенную в день Космонавтики. Все это показалось мне ужасно далеким, каким-то замыленным, не настоящим. Возможно, подумалось мне, я и не был там, был кто-то другой, похожий внешне, и моя память просто выдает это за случившееся со мной.
Иногда мозг старается, пусть обманом, но сформировать красивую картину прошлого. Я, правда, не верил. Я все больше уверялся, что являюсь узником уже много лет, чуть ли не с рождения, а родители, школа, друзья - это выдумка, сладкий самообман. Возможно, и охранники выросли вместе со мной, и распределение наших ролей было задано изначально: я - преступник, они - сторожа.
Стены, замыкающие пространство дворика, были глухими, и только наверху одной, под самой крышей, располагался длинный ряд маленьких грязных окон. Мне почему-то думалось, что там должны сидеть наблюдатели или снайпер с винтовкой, но я не заметил, чтобы там мелькнуло хоть одно лицо.
Впрочем, скоро это перестало вызывать у меня интерес.
Дни шли за днями, одинаковые и пустые, похожие один на другой. Я не имел четкого представления о времени и раньше, но теперь совсем потерял ощущение, что оно течет. Я зарос. Клочками полезла борода. Ночами я просыпался от боли в груди. Мерзли ноги, особенно правая, ее тянуло и скручивало винтом, а затем она теряла чувствительность, напоминая о себе лишь
Было очевидно, меня все забыли.
Возможно, я перешел в разряд легенд или и вовсе людей выдуманных, то ли существовавших, то ли нет.
Впрочем, один раз меня вывели куда-то наверх, вымыли и постригли, придавая сносный вид, одели в серые штаны и серую робу.
В тесном кабинетике меня, еще дрожащего от полива холодной водой из шланга, встретил улыбчивый, суетливый тип, который сам усадил меня на стул.
– Мой юный Монте-Кристо!
Тип был худощав и чисто выбрит. Ладони его лежали на тонкой кожаной папке. Над высоким лбом заваленной темной волной дыбилась нагеленная челка.
Он был модник. Костюм. Галстук-шнурок.
– Итак, - сказал тип, насмотревшись на меня, - мне сказали, что ты, Константин, упорствуешь.
– В чем?
– спросил я.
– В своей правде.
Я усмехнулся.
– Когда меня били, я тысячу раз признавал вашу. Вместе с кровью и зубами. Но меня били все равно. Сейчас мне кажется, что вашей правды нет.
– Что ж, ты заматерел, - тип деланно рассмеялся.
– Высокие слова, напор! Но выглядишь паршиво.
– Вашими стараниями.
– Ну, не моими, я, так сказать, из новой волны.
– Почему?
– спросил я.
Тип заморгал, пытаясь сообразить.
– Что - почему? Почему - из новой?
Я качнул головой.
– Почему вы предаете свою страну?
– А я предаю?
– удивился тип.
– Вот какая ситуация: передо мной сидит человек, которого служба, что я представляю, считает преступником. Служба, на минуту, является государственной. А человек - не понятно чем.
– Я сделал карточку, - сказал я.
– На ней было написано, что мы победили во Второй Мировой. Вот и все. И это правда.
– Я в курсе.
– Значит, вы служите лжи!
– Ой-ей! Кошмар. Я служу лжи. Не предполагал.
Тип побарабанил пальцами по папке. На мгновение, сослепу, мне показалось, что он напуган моими словами, но это оказалось фантазией.
– Просьбы будут?
– спросил он.
– Пусть вернут очки.
– Очки? Ах, да, кажется, они потерялись в автомобиле. Хорошо. А весточку домой? Может, адвоката? Журналистов?
Это было смешно.
Сначала захохотал я, а потом тип и сам присоединился ко мне. Отсмеялся, вытер тыльной стороной ладони уголки глаз.
– Хороша шутка? А вот скажи, - он наклонился ко мне, - только откровенно, наверное, жалеешь теперь, что влип в такую историю?
– Жалел, раньше, - честно сказал я.
– А сейчас?
– А сейчас я думаю, что мы победим.
Тип оживился.
– Кто - мы? Организация? Ячейка? Ваши руководители? Есть ли у вас название? Структура? Каким образом осуществляется координация?
Я замотал головой.
– Скоро, - сказал я хрипло.
– Скоро мы вспомним, кто мы такие. Мы вспомним, кто мы были и на защите чего стоим. Вспомним, что космос - все-таки наш! И Берлин - наш! И мир - наш! Что у нас есть прошлое, великое, разное...
– я запнулся.
– И желание творить чудеса.