День Космонавтики
Шрифт:
– А космос? А Гагарин? Скоро и за это будут сажать?
– Тебе-то какое дело?
– Мне? Потому что это - мой космос! Это моя страна и моя история! И твоя, папа! Понимаешь? Она и твоя!
Отец набрал воздуха в грудь.
– Ты...
Он внезапно сник и отступил в сторону.
– Иди к себе. Интернет я обрубил и диски отформатировал. Все.
У двери в свою комнату я обернулся. Лицо отца было несчастным.
Утром мы с ним не
А я пропустил первую пару, возясь с компьютером и восстанавливая операционную систему. По иронии судьбы, первой парой значилась "История мира".
Взяли меня на остановке.
Незаметный микроавтобус подрулил к скамейке, на которой я сидел, и из темноты салона выглянул спортивного вида мужчина в костюме.
– Константин Ломакин?
– спросил он.
Я кивнул.
Мужчина поманил меня жестом. Круглое лицо его выразило досадливое нетерпение. Собственно, это выглядело настолько будничным и безопасным, что ноги сами повели меня к нему. Мало ли, заблудились люди, что-то такое думалось.
– Залезай.
Меня мягко подтолкнули в спину, я поневоле шагнул внутрь, и дверь клацнула, отрезая дневной свет. Почему-то только тогда мне и сделалось жутко. Страх накрыл с головой. Дыхание сперло. Я застыл, не в силах ни закричать, ни дернуться.
Тусклый плафон в задней части салона смутно обрисовывал подголовники и фигуры людей в масках с прорезями для глаз.
– Сюда!
Меня рывком усадили в кресло. Кто-то, нависнув сбоку, ловко пристегнул наручником мое запястье к подлокотнику.
– Побледнел что-то наш товарищ, - весело сказал этот человек и отвесил мне мощную затрещину.
Я не закричал. Я лишь выдохнул.
– Вы...
И тогда мне прилетело в скулу. Очки брызнули вниз. В правом глазу сразу поплыли круги, потому что боль была яркая и цветная. Я захлебнулся этой болью, как утопленник водой. Тень сзади поймала мое горло, а другие (третьи? четвертые?) руки ощупали ноги, подмышки, извлекли мобильник и ключи из карманов джинсов.
– Чисто, - сказал щупавший.
Мое бестолковое сердце гремело в ушах, куда-то торопилось, бежало и все не могло убежать.
Микроавтобус, дернувшись, покатил по улице, удаляясь от остановки. Одним глазом я видел, как в тонированном окне плывут дома.
Этого и следовало ожидать, подумалось мне. Раз мы не победили, раз победили другие...
– Н-на!
Носок тяжелого ботинка прилетел мне в голень, и я забыл мысль, я забыл вообще все, на мгновение с криком превращаясь в сгусток боли.
– Ах, как поет!
Жесткий, крепкий кулак пробил мне грудь, и я захрипел, сложился вдвое, утыкаясь лбом в чье-то колено.
Меня вздернули за шиворот. Яркий пучок света
– Ну-ну-ну.
Хлопок ладонью по щеке по сравнению с предыдущими ударами был на удивление мягок, но именно он почему-то заставил меня рыдать. Я заморгал, подавился слезами и слюной, выплевывая боль сквозь дрожащие губы, а свет ползал по моему лицу, словно насекомое, и пытался убедиться в искренности.
– Что ж ты так, Константин Ломакин?
– участливо произнес вставший напротив.
– Тебя ведь еще бить и не начинали.
– За что?
– спросил я.
Я не видел ничего и никого, только свет.
– Ой! А не за что, да?
Пятно света упало вниз, и я, поморгав, сквозь слезы разглядел, как оно зафиксировалось на красной, с черными буквами бумажке, зажатой в пальцах. "...Союз. 9 мая 1945 года..."
– Твое?
– Это же просто карточка.
– Кто еще их распространяет?
– Я один...
Закончить мне не дал удар в ухо, и в голове все поплыло, звеня и вспыхивая. За ухом или перед ним, кажется, что-то хрустнуло.
– Не ври нам!
– Я не вру!
– прорыдал я.
– Чего мне врать?
– Может, ты друзей своих выгораживаешь.
Микроавтобус кому-то требовательно бибикнул, в темных окнах мелькнуло низкое кирпичное здание.
– Не выгораживаю я никого!
– Да?
Короткий удар, и нос мой брызнул кровью. Но мне показалось, что он взорвался. Горячее потекло с губы вниз. Кап-кап-кап.
– А-а... кхо-кха...
Я закашлял, пачкая кровью руки.
– Угомонись, - сказали мне и сунули в пальцы какую-то тряпку.
– Вытри сопли. И все, парни, хватит с него пока.
Я прижал тряпку к лицу. Микроавтобус повернул. Меня замутило, и я едва не сполз на пол. Впрочем, наручник на запястье не дал мне этого сделать.
– Голову выше, - кто-то грубо вздернул мой подбородок.
В салоне потемнело - мы въехали то ли в арку, то ли под мост. Потом оказались в тени мрачного, похожего на фабричный корпус здания.
– Выгружаем.
Дверь с грохотом ушла в сторону. После темноты салона даже серый, задавленный высокой стеной свет ослепил меня. Я съежился на сиденье.
– О, парень проникся, - весело сказал кто-то.
Возможно, тот, кто заметил, что я хорошо пою.
Наручники отщелкнули, и меня подхватили, заламывая руки за спину. Соображать я не соображал ничего. Только перебирал ногами. Тряпка упала. В носу хлюпало. Лицо казалось резиновым и распухшим. Голова звенела.
– Бегом!
Тесной группой мы пересекли плохо заасфальтированный двор от фабричного здания к низкой кирпичной постройке без окон.