День лжецаря
Шрифт:
Взяв себя в руки, Симеркет поднял голову. Его глаза оказались на одном уровне с глазами Нидабы.
— Не бойся Инанны, — произнесла она тихим, вкрадчивым голосом. — Она очень смирная.
— Я… я был застигнут врасплох, — пробормотал Симеркет, вставая.
Он заметил, что Нидаба совсем не похожа на сладострастную одалиску, которой казалась издалека. Выглядела она почти непорочно. Она была слишком высокой для женщины, и одежды из легкого шелка не скрывали ее угловатых форм. Симеркет заметил, что она изукрасила лицо, дабы создать выражение, которого, возможно, у нее не
— Такие черные глаза! — почти пропела Нидаба, глядя на него. — Я никогда не видела чернее. Они соответствуют твоему сердцу?
Вопрос требовал остроумного отклика, но он никогда не мог быстро найтись.
— Я… собственно… вряд ли… — с трудом вымолвил он, запинаясь.
Как и ее привратник, она пальцем потрогала сокола, свисавшего с его шеи. Ее глаза загорелись.
— Ты даже не представляешь, как бы мне хотелось заполучить его! — томно произнесла она. В голосе звучала жажда обладания. — Ведь ты подаришь его мне, чтобы скрепить нашу дружбу, правда?
— Нет.
Нидаба с сожалением рассмеялась. Она убрала руку с эмблемы, и она тяжело упала ему на грудь. К его большому облегчению, хозяйка начала отходить от него, однако остановилась и бросила ему через голое плечо:
— Ты все равно встретишь радушный прием в моем доме, Симеркет, хотя ты и был ко мне жестокосерден. Но многие люди хорошо о тебе отзывались, а я умею прощать!..
Симеркет не успел спросить, кто о нем хорошо отзывался. Из садов внезапно послышались громкие голоса. Сквозь толпу, окружавшую Нидабу, протиснулся привратник и что-то зашептал ей на ухо. Он расслышал одно лишь слово — «эламцы!». Нидаба обвела двор тревожным взглядом.
Темноголовые в задних комнатах и во дворе моментально обратились в бегство, иные даже полезли через стены на улицу позади дома. Все это подтвердило подозрения Симеркета: в доме Нидабы зреет сопротивление.
В этот момент во двор ввалилась группа пьяных эламцев; громко смеясь, они остановились у ворот. Держа на поводке гепарда и обворожительно улыбаясь, Нидаба медленно двинулась к ним. Симеркет с удовлетворением заметил, как отпрянула пара эламских офицеров, когда к ним стала приближаться большая кошка.
— Капитан Кутран! — воскликнула Нидаба, обращаясь к их предводителю, одетому в блестящие доспехи из металлических дисков. — Какой неожиданный подарок!
— Надеюсь, п-приятный! — промямлил тот заплетающимся языком, наваливаясь на своих приятелей, настолько пьяный, что едва мог стоять на ногах.
— Вы кажетесь сегодня отдохнувшими! — промурлыкала Нидаба офицерам. — Вы что-то празднуете?
— Кутран получил повышение, — доложил один из явившихся, — и не от кого-нибудь, а от самого царя! Теперь он полковник гарнизона.
Симеркет удовлетворенно хмыкнул. Значит, Кутир уже сменил Шепака. Интересно, сообщили ли его другу причину неожиданного переназначения и понял ли Шепак, что оно несло с собой обещание жизни?
— К черту атаки исинов! — вскричал Кутран. — К черту вавилонян! Давайте слушать любовные песни, мы в сладострастном настроении! — И он попробовал
— У меня есть песня, — воскликнула Нидаба, — чтобы отметить новое назначение господина Кутрана!
Возникший тут же привратник провел эламцев на их места. Грохоча доспехами, солдаты неуклюже расселись. Наступила тишина. Слуги пошли по дому, гася лампы и давая тем, кто спрятался в задних комнатах, еще один шанс незаметно скрыться. Фонарь освещал лишь помост посреди двора, отбрасывая лучи на сиденье, обтянутое яркой пурпурной обивкой.
Собравшихся охватило волнение: служанка вынесла лиру. Дождавшись, пока зрители угомонятся, Нидаба села, и ее тонкие пальцы легли на струны. Она взяла пронзительно громкую ноту, и голос ее зазвенел в ночном воздухе — с такой силой и мощью, что Симеркет с трудом мог поверить, что он исходит от человеческого существа.
Я хозяйка святого Ура, И это мой дом! Но нет здесь больше пищи, Нет доброго вина…Симеркет услышал, как Менеф охнул.
— Да это «Плач»?! Какое безрассудство!..
Симеркет не понял, что имел в виду посол, но по мере того как он слушал, ему становилось ясно, сколь дерзким был выбор исполнительницы, особенно с учетом того, что она бросала свой вызов эламским порядкам прямо в лицо эламским офицерам.
Мой дом, Где ни присесть, ни лечь, Мой дом, лишенный жизни…Голос Нидабы дрожал.
Верните мне родные стены. Верните мне спокойный сон. Когда ступлю я на родной порог?…Симеркет услышал приглушенные рыдания и посмотрел в направлении эламцев: какова их реакция? Они тоже начали морщить лица и вытирать глаза. И вскоре уже вели себя так же, как и все остальные. Воздействие этого исполнения было таково, что даже Симеркет почувствовал, как его глаза наполнились слезами.
После того как Нидаба кончила декламацию, голос ее возвысился еще больше, разрывая ночь грустью:
Увы, мой город! Увы, мой дом! Горьки причитания Ура. Город разорен. Его народ в скитаниях.Нидаба заглушила струны, и ее голос затих вместе с ними. Она уронила голову, словно у нее больше не было сил поднять ее. Затем встала и удалилась в заднюю комнату.
Несколько мгновений никто не двигался. Слуги снова зажгли лампы и принесли вино. Гости стояли, переглядываясь, во власти охвативших их чувств. Затем постепенно разбились на группы. Он слышал голос Менефа: