День Медведя
Шрифт:
– Медведь-человек-медведь? – непонимающе пробормотала Сенька. – Это вроде «товар-деньги-товар»?
– Медведь – это семьи братьев гондыра имя, молодой человек, – перевел в ее сторону умный серьезный взгляд хозяин леса.
– Я д-девушка, – механически поправила царевна.
– Человечица, – поправился и гондыр.
– Расскажи всем, гондыр Батыр, что случилось, когда тот злой человек тебя в стране Октября нашел! – горячо и нетерпеливо зашептала ему на ухо Находка.
– Да, – медленно кивнул гондыр, помолчал, словно собираясь с мыслями, и неспешно продожил: – Гондыр в стране Октября тогда жил. В Светлом лесу. Пришел однажды к гондыру человек. Не наш. Не октябрич. Маленький человек. Без
– Костей!.. – тревожно пробежало по толпе.
– Костей у него много было, – согласно кивнул Батыр. – Очень тощий. Сказал он мне, что с севера пришел. Что лес у них один нехороший человек вырубить хочет. Лесных жителей убить. Ручьи осушить. И что на него управы нет. Кроме гондыра, никто нехорошего человека убить не сможет. Гондыр пошел с ним. Ночами шли. Одноглазый сказал, чтобы нехороший человек не узнал раньше времени. До пещеры дошли. Одноглазый ждать там велел, пока он нехорошего человека к гондыру не приведет. Еды какой-то оставил. Дурной еды. Гондыр ее поел – сам как дурной стал. Не почуял узы… Ранил того человека – едва его друзья унесли… Гондыр всё как одурманенный был, догнать хотел – не догнал… Потом пришел одноглазый, сказал, что плохо гондыр сделал, что раненого не добил… Но приведет он брата того нехорошего человека. И чтобы гондыр снова не оплошал, сказал, а не то лес погибнет, жители лесные погибнут, жители ручьев погибнут… И еды своей опять оставил…
Батыр замолк, а Находка положила ему руку на плечо и продолжила рассказ за него, тушуясь, сбиваясь, но не сворачивая с пути истины:
– А потом Костей Мечеслава к нему привел, вроде, как медведя добить бешеного, что всех запугал, и брата его, царя Нафтанаила, поранил. Батыр ему всю грудь разорвал одним взмахом… я сама у него эти шрамы видела… когда его мечом ударили…а я лечила…Кондратия, то есть… Мечеслава… вот его, – и во избежание недопонимания, ученица убыр энергично ткнула пальцем в стоявшего рядом притихшего и бледного гвардейца. – Охотники другие разбежались, как зайцы трусливые, его умирать бросили. А потом Костей то ли передумал, то ли еще чего, а в рядошнюю деревню на излечение Мечеслава утащил, спрятал, и Батыра с собой забрал. На деревню ту заклятье наложил, что без его ведома кто из нее уходить будет, ста шагов не пройдет – обратно вернется… А через сколько-то времени Костей снова пришел, и в той избе, где Мечеслава выхаживали, как темнеть стало, заперся. А к утру вся деревня… дотла сгорела… и жители… все… тоже… Все несытями обернулись… А Батыр там остался – то ли жив, то ли мертв – сам не понимал… и сколько времени прошло – не помнил… А недавно вдруг как проснулся… ничего не помнит… ничего не соображает… всё чужое, всё незнакомое… в голове – как пожар лесной. Всё мечется, все гудит, всё пылает, и ничего не понять-не разобрать… И вот встал он тогда, да пошел. Чуял, что тянет его куда-то… что найти кого-то должен… а куда… и кого…
– Это он Мечеслава найти хотел? – сочувственно склонил набок голову Медьведка.
– Нет, он про Мечеслава тогда и не вспоминал даже… Он кабана искал.
– Кабана?.. А при чем тут?..
– А это, когда ты закончишь, девонька, я людям расскажу, – похлопал Находку по руке дед Голуб и встряхнул свои летописи. – Это, и еще много чего интересного, что мы, костеи, за столько времени позабыть успели. А ты пока дальше рассказывай, что тебе… гондыр Батыр… поведал.
– Так я уж почти всё рассказала, – смущенно пожала плечами октябришна и опустила очи долу, не глядя на потрясенно застывшего Кондрата. – Кабана он всё не мог отыскать, потому что тот на одном месте редко оставался. А вот вчера почуял, где он, и тут же в путь отправился. Сегодня, вот, прибыл… И когда Кон… Мечеслав помог ему того борова жизни
Голова медвежонка как специально оказалась у нее под рукой, Находка наклонилась и от всей души чмокнула настойчивый мокрый черный нос, вытерла глаза и продолжила:
– А я его в окошко сразу признала. Все «медведь», да «медведь», а я мигом увидела: не медведь это, а гондыр. Нешто я гондыра от медведя отличить не могу! А этот еще и муками мучался, сердешный… В стране Октября-то их магия с магией Октября-батюшки переплетена-перемешана, как одно единое, а тут нет ее, вот ему плохо и стало. А мое волшебство – оно от хозяина-Октября дается, вот поэтому я и смогла ему помочь… А то бы никак. И сам бы погиб, и людей бы сколько сгубил, страдалец…
– Прости гондыра, брат… – еле слышно прошептал у ног Кондрата Батыр. – Не простишь – жизни гондыру не будет… Совестно… Позорно… Глупый гондыр… глупый… глупый…
– Да что ты, Батыр, не думай даже… – пробормотал наследник рода Медведей, опустился на колени, обнял громадную лохматую, покрытую репьями, струпьями и засохшей кровью голову гондыра и прижался к ней щекой – словно пропавшего родича встретил. Гондыр заскулил, словно всхлипнул.
Кондрат закрыл глаза и вдохнул запах леса, запах зверя, запах его боли, одиночества, мучений, раскаяния и… чего-то еще… чему названия и имени подобрать не мог, но от чего сладко и призывно защемило сердце, и захотелось смеяться и жить.
– Что ты… что ты… не надо… Бедный ты, бедный… Я не держу на тебя обиды… Не ты один такой… – торопливо и сбивчиво зашептал он в мохнатую щеку, но был уверен, что Батыр слышит его, каждое его словечко, каждый вздох, чувствует каждый взгляд. – Не тебя одного Костей…одноглазый… обманул… И вовсе не глупый ты, а доверчивый… и добрый… Поднимись… Прошу тебя… Нет на тебе вины… Ведь я тебе брат… И ты мне… брат… Я теперь узы наши… чую… Брат… мой…
– Брат… – просветленно выдохнул Батыр и заплакал.
– Брат… – сорвался голос Мечеслава, и он уткнулся лицом в грязную шерсть Батыра и застыл.
– Так, стало быть, наш Кондрат – тот самый недоеденный царевич и есть? – повернулся почему-то к изумленным лукоморцам не менее изумленный Макар в поисках подтверждения.
– П-получается, что так… – растерянно пожала плечами царевна, поспешно отвернулась и мазнула кулаком по глазам.
– А я?!.. – раздался за спиной гондыра возмущенный голос и стук костылей. – А я тогда чего же?!..
– Спиря!..
– Вернее, не чего же, а за что же?..
– Спиря…
– А ведь и верно, – захлопал глазами Иванушка. – А как же портрет… сходство… и родинки… Самое-то главное ведь родинки!.. Это ж всё есть, нам же это не приснилось!..
И тут из нестройных рядов дружины Кыся выступила, теряя порученные свитки, Мыська, пунцовая, как перезрелый помидор, и с потупленным взглядом.
– Это всё из-за меня, дядя Спиридон… Ты прости меня… пожалуйста… – едва слышно шепнула она и опустила голову еще ниже.
– Ты?! – обернулись к ней все, кто был в курсе истории с картиной и дофином.
– Что ж ты на себя-то наговариваешь, девонька, причем тут ты-то? – недоуменно затряс головой дед Голуб.
– Нет, это вправду я виновата…Только я… Когда мы с тетенькой верявой картину с рыбой искали, я ведь ее первая нашла, в закоулке… Гляжу – а парень тот с саблей на дядю Спиридона чуток похож…Но не совсем… И тогда я… ну, чтоб уж совсем походил… как две капли… тому парню угольком родинки подрисовала… и бороду погуще сделала… Нечаянно… Но ведь красиво получилось… шибко похож сразу стал… как настоящий… – и без того тихий, не громче мышиного писка, голосок Мыськи сошел на нет, а подбородок незаметно опустился на грудь.