День мертвых
Шрифт:
– Но у меня было видение, – сказал Мардер. – Я слышал голоса ангелов.
– В самом деле?
И вот во второй раз за сутки Мардер изложил повесть о разрушении Лунной Речки и о пути в Куанглок, о мистических силах, что вели его, – историю, которую таил от всех, отчасти и от себя самого, больше сорока лет. В голове навязчиво вертелась мысль, что это все не он, что некая сущность побуждает его разглашать старые секреты. Он задался вопросом, а не замешан ли тут мистер Тень – быть может, это открылось малюсенькое кровотечение в зоне мозга, отвечающей за подавление импульсов. Быть может, скоро он примется скидывать одежду у всех на виду и сыпать ложными посланиями от ангелов. Так или иначе, это тоже было частью окончательного демонтажа старого Мардера, который начался в кабинете одного нью-йоркского врача восемь с чем-то недель назад.
Священник слушал, не перебивая, и Мардеру было неуютно при мысли, что эта исповедь – далеко
– Замечательная история, – сказал он, когда Мардер закончил. – И что вы об этом думаете?
– Я надеялся узнать ваше мнение.
– Что ж, мне вы безумцем не кажетесь. Допустим, здесь все можно было бы списать на стресс. Однако же вы совершили то, что знающие люди сочли бы невозможным, а это одно из определений чуда. А впоследствии… появлялось ли у вас еще чувство, будто вас направляют «тихие, нежные голоса»? [142]
142
3-я Цар. 19:12. В современном переводе Библии соответствующая часть стиха звучит так: «После огня был тихий, нежный звук». В Синодальном: «…после огня веяние тихого ветра». В англоязычной традиции принято переводить: «голос» (voice).
– Нет, точно такого чувства не было. Но замысел приехать сюда возник у меня в голове уже полностью сформировавшимся, совершенно неожиданно. Быть может, это явление того же порядка.
– Думаете, Бог желает, чтобы вы жили в Плайя-Диаманте и занимались тем, чем занимаетесь?
Мардер сдавленно усмехнулся.
– Ну, если так ставить вопрос…
– Да, на вид чистое безумие – слушаться гласа Божия, совсем как американские политики или Гитлер. Однако существует такая вещь, как дар суждения.
– И что же это?
– Изначально мы отталкиваемся от той невероятной посылки, что основу бытия составляет некая личность, что эта личность глубоко заинтересована в каждом из нас и желает, чтобы мы обратили к ней свои сердца. Если уж принимаешь безумие такого масштаба – или веру, как мы его предпочитаем называть, – то совершенно оправданной будет попытка разобраться, какое предназначение уготовил тебе Господь, прибегнув с этой целью к строгой практике молитвы и самоанализа. То есть к дару суждения, как принято говорить.
– Полагаете, мне тоже стоит попробовать?
– Я полагаю, вы уже пробуете. Полагаю, что ничем другим вы и не занимались с тех пор, как приехали сюда. И для всех нас необычайно важно, каким будет ваше окончательное решение. Пекло.
– Что? – изумился Мардер, но священник уже не говорил про теологию, он указывал в окно – там раскинулась водная гладь в окружении невысоких холмов. Это, как вспомнил теперь Мардер, было огромное водохранилище, известное как Presa el Infiernillo, «Маленькое пекло». Они стали обсуждать сельские районы и их благоустройство, целесообразность затопления деревень с церквями в целях ирригации и гидроэнергетики и прочие светские темы, а «Фольксваген» тарахтел и тарахтел, все выше забираясь в Сьерра-Мадре.
Тем временем Кармел на заднем сиденье переживала очередной перелом сознания. Лурдес заскочила в фургон, раскрасневшаяся и взбудораженная побегом, сияющая – так это было романтично, такое будущее ее ожидало, и Кармел не осталась безучастной, тоже принялась улыбаться и хихикать по примеру своих попутчиц. А затем, по ходу разговора, ее все больше охватывало странное чувство. Разу-меется, она свободно общалась на испанском – знала его с пеленок как-никак, – но вскоре поймала себя на том, что не понимает этих двоих, что не участвует в беседе, а как будто наблюдает за ней со стороны. Причина отчасти крылась в обсуждаемом предмете – Мехико, где ей не доводилось жить. Пепа, как выяснилось, хотела поселить Лурдес у своей подруги, известной телепродюсерши, и рассказывала теперь о хитростях сериального мира и о том, какая жизнь ожидает красивую молодую актрису в столице. Однако Стата подозревала, что даже если бы речь шла о Бостоне, она все равно чувствовала бы себя чуточку посторонней, туповатой, неспособной к обмену остротами. Ей вспомнились разговоры в Кембридже – в лабораториях, коридорах, барах; вспомнилось, как застывали лица иностранных студентов, когда американцы с ходу начинали импровизировать или развивать какую-нибудь сложную идею, и вот теперь то же выражение сковало ее собственное лицо. И тут Стату прямо-таки ошеломило: а ведь точно так же жилось и ее матери в Америке, такова жизнь изгнанницы.
Это чувство она прогнала и назвала себя дурой. Нет, не так же. Она-то могла вернуться в Америку, в Кембридж, в любой момент; у нее все еще оставались друзья из колледжа, коллеги
Она ощутила тянущую боль в груди, будто кто-то пытался выдернуть оттуда сердце, – а потом все прошло. Ее жизнь сложится, как у матери, – во многом, по крайней мере; отныне и навеки она gringita. Эта мысль словно бы высосала у нее остаток сил, и Стата привалилась к окну. Щебетание двух истинных Mexicanas зазвучало фоном, и она сосредоточилась на том, что говорил священнику ее отец.
Они проезжали фруктовые сады, кукурузные поля и запыленные деревушки, иногда даже не имевшие названий, – магазинчик-бодега, бензоколонка, кантина, вот и вся деревня. В городке Ла-Уакане им пришлось сбросить скорость из-за религиозной процессии: высоко вознесенные мощи местного святого, распятие, ковчег со святыми дарами, алтарные служки – смуглые мальчики в белоснежных стихарях, толпы детишек в яркой одежде и белых масках скелетов, все с леденцами в виде черепов. Затем они направились к перевалу, моторчик «Фольксвагена» надсадно взревел, и вот на склоне показалась, всего на мгновение, асьенда Лас-Пальмас-Флоридас с белыми стенами и красной крышей, но тут же скрылась за пологом листвы. Отец Сантана съехал с главной дороги, и какое-то время они пылили по грунтовой, потом свернули на подъездную аллею, петлявшую среди аккуратных плантаций манго, авокадо и грейпфрутов, пока наконец не остановились на посыпанной гравием площадке перед особняком. Кроме них, там находилась единственная машина – грязный, но относительно новый пикап «Додж», и у Мардера имелись догадки, кому он принадлежал.
Мардер оглядел дом. Хотя он видел его впервые, рассказами про поместье его потчевали дольше, чем продлился брак с женщиной, чья семья когда-то владела Лас-Пальмас-Флоридас. Это было внушительное квадратное здание с белеными стенами из кирпича-сырца, черепичной крышей и внутренним двором, посреди которого возвышался бронзовый фонтан, вывезенный из Франции, – Флора с рогом в руках, источающим воду. Прежде фонтан украшали и золотые карпы, но они не пережили революции, как и зеркала в бальном зале, побитые мятежниками. В особняке имелось двадцать с лишним спален. Все эти подробности дед передал отцу, отец – Соледад, а она – Мардеру, причем на последним этапе история зазвучала иронично, поскольку в семидесятые в нью-йоркских литературных кругах нельзя было хвастаться (если только ты не Набоков) фамильными хоромами, построенными ценою пота и крови угнетенных. Сапатисты захватили дом в 1910-м и превратили его в полевой госпиталь, благодаря чему он избежал сожжения, в отличие от многих других мексиканских асьенд, этих символов невыносимых мук и тирании. Теперь в здании размещался сельскохозяйственный институт, о чем возвещала табличка на входе. По случаю праздника учреждение было закрыто.
Прибывшие выбрались из фургона и встали на солнышке, окруженные тишиной: слышался только свист ветра да щебет птичек. Затем к ним прибавился хруст гравия под ногами удалявшейся Статы.
– Ты куда? – крикнул Мардер, но ответа так не получил.
– Думаю, кладбище расположено позади поместья, – сказал священник, и они двинулись по гравийной дорожке мимо опытных участков с саженцами, помеченными пластиковыми ярлычками, трепещущими на ветру. Мардер шел крупным шагом и нес с собой урну. Он-то думал, что пойдет рука об руку с дочерью, что скорбь объединит их, однако в действительности все вышло иначе. Да и день выдался отнюдь не пасмурный и не дождливый, хотя с похоронными делами у Мардера ассоциировалась именно такая погода. Обоих родителей он похоронил в дождь, но здесь, в прибрежном районе Мексики, ярко светило солнце; природа не хотела подлаживаться под человека, и Мардер, странное дело, был разочарован. И что же все-таки творилось со Статой? Она чуть ли не рысцой умчалась вперед – и теперь стояла у железной калитки маленького фамильного кладбища, разглядывая какой-то предмет в люнете [143] входной арки.
143
Люнет (люнетта) – в архитектуре и изобразительном искусстве полукруглый элемент, расположенный над дверью или окном и ограниченный аркой. Может служить чисто декоративным целям или использоваться как дополнительное окно.