День народного единства: биография праздника

Андреев Игорь Львович

25. Повестьо победах Московского государства / Подг. к печати Г. П. Енин. Л., 1982.

26. Привалова Н. И.Семья Кузьмы Минина // Записки краеведов: (Очерки, статьи, документы, хроника). Горький, 1979.

27. Пудалов Б. М.Дьяк нижегородского ополчения: (Новые данные к биографии) // Мининскиечтения. Н. Новгород, 2001.

28. Пудалов Б. М.К биографии Кузьмы Минина // Мининскиечтения. Н. Новгород, 2007.

29. Родословнаяроспись дворян Полицыных / Публ. С. П. Мордовиной, А. Л. Станиславского // Археографическийежегодник за 1989 год. М., 1990.

30. Русскаяисторическая библиотека. СПб., 1872. Т. 1.

31. Садовский А. Я.Одно ли лицо Кузьма Минин и Кузьма Захарьев Сухорук. Н. Новгород, 1916.

32. Сироткин

С. В.К вопросу о земельных владениях рода Мининых // Мининскиечтения. Н. Новгород, 2007.

33. Тимошина Л. А.О землевладении рода Мининых // Архиврусской истории. М., 1994. Вып. 4.

34. Утвержденнаяграмота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова / Предисл. С. А. Белокурова. М., 1906.

35. Хачко А. Ю.Как звали Минина (купчая 1602 г.) // Мининскиечтения. Н. Новгород, 2003.

36. Эскин Ю. М.Завещание князя Дмитрия Пожарского // Отечественная история. 2000. № 1.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ПЬЕДЕСТАЛ: ТЕМА РУССКОЙ СМУТЫ В СОЦИОКУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ 1930-х годов (В. Токарев)

Самодержавие эксплуатировало историю Смуты в династических целях и ради популяризации идеи народной поддержки института монархии. Консервативные историки намеренно заслонили патриотическим движением русского народа борьбу социальных низов. Следуя политическому заказу, искусство восславило Ивана Сусанина – русского крестьянина, который, жертвуя собой, спас молодого Михаила Романова от польских интервентов. За десятилетия благородная легенда превратилась в правдоподобную быль [26, 24].В дни трехсотлетия Дома Романовых французская фирма «Патэ» поручила оператору А. Левицкому снять на пленку потомков Ивана Сусанина. Не обнаружив таковых, он назначил на эти роли самозванцев из числа зажиточных местных крестьян и мистифицировал ожидаемый французами сюжет.

Советская власть демифологизировала Смуту и расторгла сусальный союз народа с самодержавием. Первой жертвой исторического развода оказался Сусанин. В апреле 1918 г. советское правительство приняло декрет «О памятниках республики», который, кстати, был подписан наркомом по делам национальностей И. В. Сталиным. Памятники, воздвигнутые в честь царейи их слуг, подлежали перенесению на склады и отчасти – утилизации, если они не представляли исторической и художественной ценности. В согласии с декретом осенью 1918 г. Костромской Совет депутатов принял решение о сносе четырнадцатиметрового обелиска, увенчанного бюстом Михаила Романова, у подножия которого находилась коленопреклоненная фигура Сусанина, воздевшего руки к небу. В Одессе дирижер А. В. Павлов-Арбенин, заручившись помощью либреттиста – «кустаря», «переписал» оперу Глинки «Жизнь за царя» на манер патетического митинга под названием «Серп и молот», превратив Сабинина в защитника угнетенной крестьянской бедноты, а Ваню – в пионера (еще до премьеры бунтарская версия оперы была дозирована постановлением ВЦИК от 1922 г. о том, что одного алтайского партизана, заведшего в тайгу колчаковский отряд, следует теперь величать Ф. С. Туляевым-Сусаниным). Под сомнение были поставлены почин нижегородцев и подвиг народного ополчения. Не случайно в Гражданскую войну Максим Горький сравнивал колчаковцев с движением Минина [2, 209–210].

На смену патриотической интерпретации Смуты пришла маргинальная концепция М. Н. Покровского, отрицавшая подвиг народных масс во имя «крепостнического государства». Согласно Покровскому, буржуазные историки скрыли под так называемым Смутным временем восстание народа против угнетателей. Тогда как Московское государство раздиралось классовыми противоречиями, «представитель тогдашнего польского империализма» король Сигизмунд III строил обширные планы насчет восточного соседа. Поляки захватили часть русских земель и столицу, воспользовавшись ослаблением центральной власти в Московском государстве, где один за другим менялись «крестьянские» (Лжедмитрий I), «боярско-купеческие» (Шуйский) и даже «холопские» (Лжедмитрий II) цари и авантюристы. Торговому капиталу в лице русского купечества и близких к торговле дворян, с чьими экономическими интересами иностранцы не считались, необходимо было сильное русское правительство, способное преодолеть междоусобную войну. К тому же поляки оказались не в силах «прекратить демократическую революцию». Торговый капитал выдвинул своего вождя – Кузьму Минина: «Купечество в воззваниях призывает встать не только за православную веру, но и за свою землю и, – прибавляют они, – за достояние, которое нам дал господь бог. Защита родины и защита мошны у этих людей, как у буржуазии всех времен, сливались таким образом в одно» [44, 55].Военным предводителем торгового капитала стал князь Дмитрий Пожарский, помышлявший, между прочим, избрать на русский престол шведского принца. Союз буржуазии и дворянства выразился в организации нижегородского ополчения. «Советский Карамзин» называл Минина и Пожарского предводителями реакционного «купеческо-помещичьего ополчения», которое, с одной стороны, разгромило интервентов под Москвой, а с другой стороны, подавило крестьянскую революцию [43, 77].

Следом за Покровским другие советские авторы рассуждали о корыстном триумфе торгового капитала. Например, В. П. Друнин в исторических очерках «Польша, Россия и СССР» (1928) писал о постоянном

стремлении боярско-дворянской Московской Руси на запад и о встречном движении шляхетской Польши на восток, о «стихийной революции» начала XVII в., которая разоряла торговых людей и поместных дворян. Разочаровавшись в недальновидном польском короле Сигизмунде III, не поспешившим усмирить взбунтовавшихся холопов, торговая буржуазия и поместные дворяне взяли на себя инициативу восстановления «порядка» и очищения Москвы от поляков. Богатый мясник Кузьма Минин-Сухорук и талантливый полководец князь Пожарский возглавили, по словам Друнина, плохо вооруженную и недисциплинированную дворянскую рать, нанятую на купеческие деньги [16, 61]. Только при решающей помощи казаков помещичье ополчение смогло занять Москву и возвести на царский престол Михаила Романова – кандидата от торгового капитала. По существу, Покровский и его эпигоны модернизировали социально-политическую сферу и без меры коммерциализировали общественное сознание современников Смуты.

Новую трактовку Смуты и предубежденный взгляд на Минина и Пожарского, погубивших крестьянскую революцию, быстро усвоила советская культура. Театры ставили пьесу К. Липскерова «Митькино царство», по ходу которой обманутый боярами и шляхтичами Лжедмитрий поднимал бунт и вырывался на волю, чтобы поднять народ на борьбу. Поэт Джек Алтаузен, человек, в чьем патриотизме нельзя усомниться, в 1930 г. призывал расплавить старорежимный памятник Минину и Пожарскому. Поэт Демьян Бедный видел антисоветский подтекст в памятнике «казнокраду» Минину и «дворянскому кривляке» Пожарскому: «…Нет, Минина «жертва» была не напрасной, // Купец заслужил на бессмертье патент, // И маячит доселе на площади Красной // Самый подлый, какой может быть, монумент» [45]. В конце 1931 г. ленинградский Театр обозрений поставил сатирическое представление «Без пьедестала». По ходу действия Минин и Пожарский, которых артисты изображали в шаржированном гриме, покидали свой пьедестал у храма Василия Блаженного и скоморошничали на сцене в ритме веселой польки. В античных туниках они веселили публику пародиями на цирковые номера: танцевали лезгинку, демонстрировали таланты «шпагоглотания», поедали живых лягушек и т. п. В ноябре 1934 г. в Ленинградском театре драмы им. Пушкина прошла премьера спектакля «Борис Годунов» (в театральных программках представление было прописано однозначнее: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве…»). Постановщик спектакля Б. М. Смушкевич в трактовке эпохи полагался на незавершенный драматургический опыт Ф. Шиллера «Дмитрий». Задолго до Покровского немецкий писатель опознал в Лжедмитрии трагическую предтечу Петра Великого [25]. Поэтому ленинградский Лжедмитрий (артист Б. Бабочкин) и сценическая Речь Посполитая несли в отсталую Русь европейскую культуру.

Демифологизация Смуты и в целом всей русской истории в духе Покровского не привела к научному осмыслению отечественного прошлого. Преподавание истории было на крайне низком уровне. Так, проверка знаний основных периодов русской истории сотрудниками редакции газеты «Армавирская коммуна» выявила, что молодые журналисты путают Смутное время с бироновщиной, а Ледовое побоище с битвой на поле Куликовом.

Внешнеполитические обстоятельства 30-х годов, к каковым относились военная угроза западным границам СССР и победа националистической идеологии в ряде европейских государств, заставили советское руководство мобилизовать для обороны страны все внутренние ресурсы, включая историческую память народа. Обществоведы, подгоняемые партийно-государственными инстанциями, были озадачены переосмыслением русской истории с позиций «большевистского Иловайского» (выражение советского историка Н. Н. Ванага).

С середины 30-х годов резко меняется тематический вектор исторических исследований, касавшихся русско-польских отношений. От изучения польских восстаний и революционного движения в Польше советские обществоведы переключились на сюжеты, изобличавшие поляков в захватнических устремлениях. [131]

В этом плане особый интерес представляли Минин и Пожарский, которым удалось отстоять независимость страны от польских интервентов. Советско-польские отношения достаточно драматично развивались на всем протяжении межвоенного периода. Их отличала взаимная антипатия и подозрительность. Западный сосед, каковым его воспринимали советские лидеры, находился в авангарде враждебного мира, что было отражено в пропагандистском образе «панской» и одно время «фашистской» Польши. Отчетливый прогерманский крен Польши в международных делах после смерти Ю. Пилсудского, саботаж польским правительством предложений по организации системы коллективной безопасности в Европе не только усугубили в Кремле опасение польско-германского сближения на антисоветской основе, но, видимо, подвели сталинское руководство к выводу, что таковое уже оформлено и стоит считаться с возможностью совместного похода Германии и Польши на восток.

131

К исходу десятилетия концептуальный взгляд на извечную враждебность Польши к России был предложен Н. Дайри: польская интервенция начала XVII в. была «только звеном в цепи польско-литовских попыток ослабить, сломить и подчинить Московское государство. Именно так нужно оценивать союз литовского князя Ягайло с Мамаем против Дмитрия Донского в 1380 г., систематическую помощь Литвы тверским князьям против московских, литовскую помощь Новгороду против Ивана III, польско-литовский союз 1480 г. с ханом Ахматом, пытавшимся восстановить татарское иго на Руси, многолетнюю войну польского короля Стефана Батория в союзе со шведами против Ивана Грозного и т. п.» [15, 45].