День опричника
Шрифт:
Недюжинный разум создал забаву сию. А может — и не человеческий. Токмо ангелу, падшему с Престола Господня, могло в ум прийти такое.
Подбрасываю шар на ладони. Недешевая забава. Один такой шарик мой оклад месячный перетянет. Жаль, что волшебные шарики эти запрещены строжайше в стране нашей православной. Да и не токмо в нашей. В Америке за серебряных рыбок дают десять лет, а за золотых — раза в три больше. В Китае — сразу вешают. А Европе гнилой такие шарики не по зубам — тамошние киберпанки дешевую кислуху предпочитают. Наш Тайный Приказ уж четыре года отлавливает рыбок сих. Но плывут они к нам по-прежнему из Китая сопредельного. Плывут и плывут, минуя сети пограничные. И будут плыть…
Ежели говорить по совести — ничего антигосударственного я в этих рыбках не нахожу. Народу простому они недоступны, а у людей богатых да высокопоставленных должны быть слабости свои. Ведь слабость слабости —
Распахивается дверь от удара сапогом кованым. Так только наш Батя входит.
— Комяга, ты уж здесь?
— Где ж мне еще быть, Батя!
Кидаю Бате шар. Ловит, смотрит на свет с прищуром:
— Ага… норма!
Вслед за Батей входят Шелет, Самося, Ероха, Мокрый и Правда. Вся правая рука Батина. С левой Батя в других местах восторг давит. И правильно — левое с правым в таком деле мешать негоже.
Все уже слегка взъерошены. А как же — до рыбок рукой подать. У Самоси глаза чернявые бегают, кулаки сжаты. Ероха желваки гоняет по скуле широкой, поскрипывает зубами. Мокрый своими бельмами из-под бровей нависших так уставился, словно пробуравить меня хочет. Последний раз он рыбок доставал. А Правда всегда за нож держится — привычка такая. Сильно побелел кулак его, рукоять костяную сжимающий. Все правые в опричнине такие — огонь-ребята. Чуть что — и своего порешат, не дрогнут.
Но окорачивает наших Батя:
— Отрысь, отрысь!
Кладет шар на пол каменный и первым с себя одежду снимать принимается. Слуг здесь не положено — сами раздеваемся, сами одеваемся. Сбрасывают с себя опричники куртки парчовые, сдирают рубахи шелковые, срывают исподнее. Разбредаемся голыми, ложимся каждый на свой лежак.
Ложусь, срам ладонями прикрыв, а самого уж дрожь-зноба бить начинает: радость золотая не за горами. Батя как всегда на запуске. Обнажившись, берет он шар с рыбками, подходит… конечно, ко мне. Я же сегодня добытчик. Стало быть — первый из семи. И первая рыбка — моя. Протягиваю я левую руку Бате, сжимаю-разжимаю кулак, пальцами правой руки пережав себе предплечье. Склоняется Батя над руцею моею, яко Саваоф.
И прикладывает шар божественный к набухшей вене моей. Вижу, замерли рыбки, качнулись в аквариуме своем. И одна из них метнулась в сторону вены, шаром прижатой. Вильнула хвостиком крохотным и сквозь стекло податливое пробуравилась, впилась мне в вену. Есть! Исполать тебе, Рыбка Золотая!
Батя к Ерохе переходит. Тот уж трясется, скрипит зубами, сжимает кулак, вену тугую накачивая. Склоняется над ним Батя-Саваоф голожопый…
Но не на них устремляются очи мои. Вену левой руки своей вижу я. Отчетливо вижу. И на сгибе бледном локтевом, прямо из середины набухшей вены моей торчит-выглядывает крохотный, миллиметровый хвостик золотой стерлядки.
О, божественные мгновенья вхождения злато-рыбки в русло кровяное! Несравнимо ты ни с чем земным и подобно лишь наслаждению прародителя нашего Адама в кущах райских, когда вкушал он плоды невиданные, для него одного седо-бородым Саваофом созданные.
Вильнул хвостик золотой, и скрылась рыбка во мне. И поплыла по руслу кровяному. А из крохотной дырочки — струйка кровавая тончайшим фонтанчиком выстрелила. Зажимаю я вену, откидываю голову на подголовник мягкий, закрываю глаза. Чувствую, как плывет во мне стерлядка золотая, как движется вверх по
Считаю вслух пересохшими губами:
Раз. Два. Три… х, как и открывались-раскрывалися глаза мои, Да глаза мои, желты глазоньки, Желты глазоньки да на моей главе, На моей главе да на могучею. А сидит глава моя головушка Да на крепкой шее длиннехонькой, На длиннехонькой да на извилистой, Всей змеиной чешуею да покрытою. А и рядом со моей со головушкой Шесть таких же голов колыхаются, Колыхаются, извиваются, Желта золота глазами перемигиваются. Перемигиваются, переругиваются, Переперхиваются да перехаркиваются. Раскрывают-открывают пасти красные, Пасти красные да прекрасные, Десны розовы да все с зубами вострыми. А из пастей тех едкий дым валит, Едкий дым валит да огонь идет, Да могучий рев да рык вырывается. А у каждой у главы да свое имя есть, Свое имя есть нареченное: А перву главу зовут-кличут Батею, А другу главу зовут-кличут Комягою, Ну а третью-то главу кличут Шелетом, А четвертую главу зовут Самосею, А уж пятую главу зовут Ерохою, А шестую-то главу зовут Мокрою, А седьмую-то главу зовут Правдою. Ну а всех-то нас семиглавых-то Нарекают страшным Змеем Горынычем — Огнедышащим Драконом Губителем. И сидят-то те семь глав да на тулове, На широком, толстобоком на приземистом, На приземистом, на увесистом, Со хвостом тяжелым со извилистым. А несут то тулово примерное Две ноги могучие, толстенные, Все толстенные да претолстенные, В землю рыхлую когтями устремленные. А с боков на тулове приземистом Два крыла растут-торчат перепончатых, Перепончатых, крепко жилистых, Крепко жилистых да сильно машущих. Загребают воздух славным розмахом, Напружиниваются, воздымаются. От земли да от родимой отрываются. Поднимаемся мы тут да надо всей землей, Надо всей землей да над русскою. И летим по небу да по синему Беспрепятственно — туда, куда захочется. А и спрашивает седьмая голова: — А куда ж летим, куда путь держим? А и спрашивает шестая голова: — В какой край мы сегодня нацелились? А и спрашивает пятая голова: — Нам далече ли лететь нынче по небу? А и спрашивает четвертая голова: — Куда крылья нам лихие поворачивать? А и спрашивает третья голова: — По каким ветрам хвостом нам помахивать? А и спрашивает вторая голова: — На какие земли нам прищуриться?