День освобождения Сибири

Помозов Олег Алексеевич

А вместе с винтовками там же в схроне чекисты нашли и некий тайный список подпольщиков, во главе которого вроде бы как значился никому в Томске «неизвестный» человек по фамилии Алмазов. Часть этого списка каким-то образом тут же удалось уничтожить отцу Николая Немиро — Фадею Антоновичу («Знамя революции», № 74 за 1918 г.). Младшего Немиро в тот момент дома не оказалось, но его всё равно потом выследили и арестовали. Что касается Немиро старшего, то ему, за совершённый дерзкий поступок во время проведения обыска тут же пришлось проследовать для содержания в томскую губернскую тюрьму, главный каземат города. С целью проведения дальнейшего следствия в ту же ночь на 10 апреля были задержаны и все остальные взрослые члены семьи Немиро и даже квартиранты, снимавшие у них жильё. После предварительных допросов задержанных удалось выяснить, что кражу оружия действительно совершил Николай Немиро вместе с бывшим прапорщиком Эдуардом Дикштейном, по некоторым данным,

в ту пору также являвшимся студентом университета и активным членом эсеровской партии.

В первые же дни после случившейся кражи в ходе проведения следственных мероприятий большевики арестовали и посадили в изоляторы сразу что-то около 25 человек, главным образом эсеров. Потом к ним добавили ещё десятерых, а вечером 10 апреля в одну из тюрем доставили и двух основных фигурантов по данному делу: Николая Немиро и Эдуарда Дикштейна. Так что в общей сложности в ходе следствия о краже винтовок в Томске за решеткой оказалось около 40 подозреваемых. Просто задержанных, надо полагать, было намного больше, но всех их сейчас невозможно подсчитать, поскольку ни их имена, ни их количество никогда и нигде не публиковались. Этих людей, как правило, негласно определяли сначала в так называемую каталажку гостиницы «Европа», здесь же спустя некоторое время с ними проводили и предварительное дознание. После чего некоторых отпускали домой, а кого-то оставляли ещё на несколько дней для дальнейшего разбирательства или направляли уже непосредственно в тюрьму.

Один из таких задержанных оставил нам описание «европейской» предвариловки. Она размещалась, по его словам, в обширной комнате, бывшей биллиардной. На дверях её ещё оставалась прежняя надпись. Комната освещалась двумя тусклыми лампочками, полузакрытыми в зелёные металлические абажуры. В центре находился длинный обеденный стол, залитый склизкими остатками арестантского супа и засыпанный крошками хлеба. Вокруг него располагалось несколько стульев. Три сохранившихся биллиардных стола стояли тут же, но с отпиленными наполовину ножками. Они служили одновременно и для сиденья, и для повального спанья в качестве нар. Пол был грязный, забросанный окурками и неизвестно откуда взявшимся здесь серпантином. Каземат этот, по замечанию того же очевидца, как и весь остальной совдеп, охранялся интернационалистами из бывших военнопленных, главным образом венграми. Они отвечали на любой вопрос или просьбу томившихся в неизвестности людей одной заученной до автоматизма фразой: «Нэ можно!»…

Через несколько дней после задержания подозреваемых переписывали, вызывали по очереди на допрос (в комнату № 53), некоторых отпускали, а остальных отвозили для проведения дальнейших следственных мероприятий в губернскую или какую-либо другую тюрьму. Многие из них, по всей видимости, действительно являлись членами подпольных организаций, однако доказать это было достаточно сложно, поэтому большинство арестованных содержались в тюрьмах без предъявления каких-либо весомых обвинений, а только лишь по той простой причине, что являлись активными членами одной — постоянно не дававшей покоя большевикам — оппозиционной политической партии.

Так, в апреле по делу о краже винтовок из цейхгауза 39-го полка содержались под стражей (по материалам тобольского «Сибирского листка», № 32 от 11 апреля 1918 г.) следующие лица, некоторые из которых точно известны нам уже как члены партии социалистов-революционеров: Павел Максимов, Андрей Иванов, Александр Рудаков, Ефрем Дебрейор, Владислав Стадинский (или Сталинский — в «Знамени революции» № 61 за 1918), Александр Еселевич, Владимир Киснемский, Николай Немиро, Эдуард Эпштейн (видимо, всё-таки Эдуард Дикштейн. — О.П.), Евгений Никитин, Григорий Белошинский, Николай Григорьев, Лев Перелешин, Франц Вержболович, Мечислав Гурикин, Пётр Тюгаев (Тюшев в «Знамени революции»), Михаил Рудаков, Исаак Розеншток, Лев Шаманский, Михаил Полюгов, Пётр Пастухов, Александр Лаптев, Пётр Лукьянович, Исидор Блюгельман, Василий Сидоров, Николай Богоявленский, Николай Критский, Алексей Зорин, Павел Лихачёв, Владимир Алексеев и профессор Николай Новомбергский. «Томский церковно-общественный вестник» (№ 12 от 4 апреля 1918 г.) добавляет к этому списку директора частной мужской гимназии Ивана Воскресенского, а «Алтайский луч» (№ 39 за 1918 г.) — Леонида Панкрышева и Владимира Сизикова. Также мы знаем уже, что в губернской тюрьме, после того как был обнаружен оружейный схрон, оказался и отец Николая Немиро — Фадей Антонович. Ему в ту пору исполнилось уже 65 лет, поэтому ряд заключённых обратились через печать к советским властям с просьбой освободить его из тюрьмы по состоянию здоровья. Среди десяти подписантов данного обращения мы находим ещё пять дополнительных фамилий содержавшихся в заключении арестантов: А.Л. Опенко, Р. Велижанин, К. Слезин, Н. Филатов и П. Филатов. Итого: 39 человек.

Такой жесткий подход со стороны советской власти и следственных органов к происшествию 27 марта вызвал ряд протестных заявлений в томских средствах массовой информации. Сначала в некоторых газетах появились

критические статьи, высказывавшие различного рода сомнения по поводу правомерности введения военного положения в городе [341] : де, кража винтовок ещё не тот случай, чтобы до максимума ограничивать свободу граждан, и так в последнее время по вине большевиков вновь низведённую до уровня дореволюционного, полицейского, почти режимного. Также пресса высказалась резко против того политического погрома, который устроили власти города в отношении правоэсеровской партии, под погромом подразумевались массовые обыски и аресты виднейших членов городской организации. А меньшевистская «Заря» в конце одной из своих критических статей, как бы подводя итог всем претензиям, заметила: «Борьба с настоящей контрреволюцией (выделено мной. — О.П.) мыслима лишь при объединении всех демократических сил на почве коренного изменения всей советской политики в духе действительного народовластия».

341

Сопровождавшегося комендантским часом (с 9 вечера до 6 часов утра), а также запрещением «митингов, сборищ, скоплений на улицах»; все вооруженные силы города подчинялись непосредственно военно-революционному штабу; незаконное хранение оружия, а также всякое неповиновение приказам штаба должны были «беспощадно караться, вплоть до расстрела».

В ответ на эти выпады в условиях действующего военного положения уже 30 марта большевики закрыли три ведущие томские эсеровские газеты: «Путь народа», «Земля и воля» и «Земская газета». Причём после окончания всей истории с украденным оружием удалось возобновить издание лишь одной из них: «Путь народа» в апреле стал выходить под названием «Тернистый путь народа». Так что из всех оппозиционно настроенных к большевикам периодических изданий в городе теперь осталась нетронутой лишь одна меньшевистская «Заря».

Вместе с тем критика в какой-то степени возымела своё действие, так что Томский исполком даже отменил военное положение с 3 апреля [342] , то есть ещё за неделю до того, как украденные винтовки были найдены и возвращены на склад. Прекратились также повальные обыски и аресты, а некоторых членов правоэсеровской партии, из тех, что оказались за решёткой по данному делу, вскоре освободили. Интересная история в этом смысле произошла со студентом университета двадцатидвухлетним Исааком Розенштоком. Он оказался в числе задержанных и попавших в тюрьму в первые же дни массовых арестов, однако вскоре после проведения предварительного дознания с него сняли все подозрения и отпустили. Девятого апреля на заседании городского Совета рабочих и солдатских депутатов, проходившем в так называемом открытом режиме и посвящённом, в том числе, и вопросу о краже винтовок с военных складов, тот же Розеншток от имени эсеровского комитета вступил в горячую полемику с руководством большевистского исполкома («Знамя революции», № 73 за 1918 г.).

342

С 12 часов дня 3 апреля военное положение в Томске отменялось («Знамя революции», № 64 за 1918 г.), но сохранялся режим так называемого «исключительного положения», особенности которого дополнительно властями не оговаривались. «Исключительное положение» перестало действовать, в свою очередь, после того, как удалось обнаружить украденные винтовки, то есть где-то после 10 апреля.

Он заявил о полной непричастности партии социалистов-революционеров к данному происшествию и настаивал на том, чтобы большевики ещё раз перепроверили версию с оружейными спекулянтами, пойманными на толкучке, в том смысле, что не ведёт ли криминальная ниточка к союзу фронтовиков. Это своего рода профессиональное объединение бывших участников Первой мировой войны главным образом из числа рядового состава занимало вроде бы независимую политическую позицию и вместе с тем очень часто склонялось в своих решениях в сторону советской власти, причём по очень многим вопросам. Кража винтовок, если доводить версию Розенштока до логического конца, могла быть совершена безработными фронтовиками с целью наживы.

Однако уже на следующий день, а точнее в ночь на 10 апреля, как мы теперь знаем, в доме у члена губернского эсеровского комитета Николая Немиро нашли большую часть из украденных винтовок, а также список подпольной, как поняли большевики, организации. И хотя часть фамилий удалось уничтожить его отцу — Фадею Немиро, однако даже на основании того, что осталось на руках у особистов, ими было сделано предположение о причастности к антисоветскому заговору и некоторой части томского студенчества. Поэтому буквально на следующий же день некоторых лидеров легального эсеровского молодёжного движения взяли под стражу, и, что примечательно, среди арестованных опять, уже во второй раз за последние дни, оказался Исаак Розеншток.