День освобождения Сибири

Помозов Олег Алексеевич

Данные судебные слушания проводились в здании Гоголевского училища [348] на Гоголевской же улице (когда-то Жандармской), в помещении, как указывали газетные сообщения, бывшего офицерского собрания 39-го стрелкового полка. Всего было рассмотрено, по нашим подсчётам из материалов газеты «Знамя революции» (№№ 36–77 за 1918 г.), около 210 дел, ровно такое же количество офицеров, соответственно, отказалось по разным причинам сдать советским властям своё табельное оружие, и им предстояло отчитаться перед революционным судом за «укрывательство» боевого огнестрельного оружия. Всем обвиняемым разрешалось приводить на заседания суда «свидетелей и защиту по существу своих дел». В случае неявки офицеров их дела заслушивались заочно.

348

Теперь это жилой дом под № 12.

К сожалению, нам не удалось выяснить ни одного конкретного результата по данным судебным разбирательствам, поэтому в данном случае остаётся лишь предполагать, что офицеры,

не сумевшие представить веских доказательств своей невиновности и не имевшие возможности уплатить немалый штраф (что-то около нескольких сотен тысяч рублей на наши деньги), на целых три месяца отправились в тюрьму. Вместе с тем точно известно, что в конце марта Томский губисполком принял решение осуждённых таким образом офицеров направить в Анжерские шахты в распоряжение местного исполкома на трудовое перевоспитание («Знамя революции», № 58 за 1918 г.). Вследствие этого многие офицеры не смогли участвовать в подготовке антибольшевистского мятежа в городе, а потом, собственно, и в самом его проведении на начальном этапе. Последнее обстоятельство, конечно, далеко не лучшим образом сказалось не только на количественном, но и на качественном составе их подпольной организации, итак достаточно ослабленной разного рода проблемами, о которых мы уже упоминали ранее.

Теперь несколько слов по поводу некоторых персоналий тех судебных процессов. Так, например, среди фигурантов оружейного дела значился некто Прохоров, бывший командир 16-й роты

39-го стрелкового полка. Фамилия указанного человека, к сожалению, приводится в газетном сообщении без каких-либо инициалов. Однако нам абсолютно точно известно, что одним из активных участников вооруженного восстания в Томске в конце мая 1918 г. был поручик Прохоров-Кондаков Сергей Кондратьевич. Немного самонадеянно, конечно, но всё-таки вполне резонно задать себе вопрос: а не одно ли это лицо?.. Может быть, данное обстоятельство не столь уж и важно, по праву заметят некоторые. Так-то оно так, конечно… И, тем не менее, если речь идёт о героях, а тем более о погибших героях, каковым как раз и являлся С.К. Прохоров-Кондаков, то, наверное, с уверенностью можно утверждать, что в данном случае для нас, невольных наследников тех трагических событий, должно быть всё важно, и в первую очередь — для лиц, серьёзно интересующихся и занимающихся историей.

Или вот ещё пример: на судебное заседание 26 марта был вызван в качестве ответчика некий Михаил Кононов, обозначенный как военнослужащий 3-й роты 39-го стрелкового полка. Заинтересовал нас этот человек потому, что он вполне мог оказаться тем самым капитаном Кононовым, который в июне 1918 г. в ходе развернувшегося по всей Сибири антибольшевистского мятежа, занял должность начальника штаба в добровольческом корпусе подполковника А.Н. Пепеляева. И особый интерес в данном случае представляет тот факт, что ни имени, ни даже его инициалов нигде не сохранилось, по крайней мере, нам они не попадались. Во всех газетных сообщениях первый начальник штаба Средне-Сибирского корпуса фигурирует или просто как Кононов (без каких-либо инициалов), или вообще как капитан «К». Таким образом, если наши рассуждения верны, мы можем предположить, что капитана Кононова, возможно, звали Михаилом и он, являясь одним из активных участников томского подполья, проходил ещё и как фигурант по делу о «потере» личного оружия, а по сути: о его сохранении по примеру некоторых других своих товарищей для нужд антибольшевистского сопротивления.

Ну и, наконец, чтобы совсем уже не утомить, самый последний пример. Речь пойдёт ещё об одном офицере на этот раз 38-го стрелкового полка, о Петре Николаевиче Успенском. Он, что интересно, единственный из всех 210 человек, представших перед судом, заседавшим в марте-апреле в стенах Гоголевского училища, был привлечён к ответственности не за нарушение приказа о сдаче личного оружия, а за то, что 4 марта на вечере в общественном собрании (бывшем дворянском), посвящённом годовщине со дня начала Февральской революции, демонстративно сорвал с себя офицерские погоны. Как указывала пресса, своим поступком Успенский хотел выразить протест против развала революционными властями русской армии. Не самый героический поступок, конечно, и тем не менее.

Таким образом, надо полагать, что на начало апреля томские тюрьмы и, прежде всего, главная и самая большая из них — губернская [349] , были заполнены, что называется, до предела. Здесь тюремный изолятор располагался там же, где находится и сейчас, — по улице Пушкина (в те времена — Иркутский тракт).

Более того, в марте также чуть не угодил в тюрьму и главный редактор томского «Знамени революции», социал-демократ с очень большим дореволюционным стажем, сорокапятилетний Вениамин Вегман. И хотя чуть вроде бы не считается, как говорится, но, тем не менее, неприятный инцидент всё-таки имел место. А произошло вот что: 4 марта в ознаменование начала Февральской революции в здании общественного собрания (теперь — бесхозный Дом офицеров) собрались на свою корпоративную вечеринку члены томского отделения меньшевистской партии. До 1917 г. меньшевики и большевики, как известно, составляли хотя и трещавшую по всем швам от теоретических разногласий, но всё-таки единую партию — РСДРП. Однако после февраля 1917 г. пути большевиков и меньшевиков окончательно разошлись уже не только теоретически, но и практически. И всё-таки бывшие товарищи по некогда единой партии и после этого, несмотря ни на что, по-прежнему сохраняли достаточно тёплые чувства друг к другу, а иногда даже и общались, что называется, на короткой ноге. Не избежал подобного соблазна и Вениамин Вегман, который 4 марта, невзирая на то что был к тому времени уже большевиком, также явился в общественное собрание, чтобы отпраздновать с томскими меньшевиками-плехановцами [350] годовщину начала победоносной русской революции.

349

Так

называемый губернский Тюремный замок, располагавшийся тогда на одноимённой Тюремной улице (теперь это улица имени А. Иванова, того самого большевистского комиссара финансов, о котором мы говорили чуть выше). В настоящее время в бывшем каземате размещается, немножко странно, 9-й корпус Томского политехнического университета. Через три квартала на бывшей Еланской (теперь Советской) улице на пересечении с Александровской (теперь Герцена) находилось так называемое исправительно-арестантское отделение № 2. Ну и, наконец, третий находились в то время и уже упоминавшиеся нами члены правоэсеровской партии, заподозренные в причастности к краже винтовок, и томские «толстосумы», отказавшиеся платить денежную контрибуцию, и судженские шахтёры, выступившие с оружием в руках против советской власти, а теперь к ним, как мы только что выяснили, добавилось ещё и некоторое количество бывших офицеров осуждённых по приговору военно-революционного суда на 3-месячное тюремное заключение.

350

Меньшевики-плехановцы — это патриотически настроенная партийная группировка оборонцев или, как их ещё тогда называли группа «Единство». Организации меньшевиков-мартовцев, а по-другому — интернационалистов, так же, как и большевики, выступавших за поражение России в Первой мировой войне, в Томске не существовало.

И вот, когда праздничный вечер подошёл к своему завершению и его участники в приподнятом, надо полагать, расположении духа направились по домам, у выхода из здания их ждал весьма неприятный сюрприз в виде наряда Красной гвардии, который в «лучших», что называется, традициях бывшего романовского единодержавия начал вполне бесцеремонным образом производить личный досмотр граждан, в том числе и женщин, мотивируя всё происходящее якобы поисками оружия (опять оружия), по сведениям большевиков, тайно и с провокационными целями принесённого кем-то из участников вечеринки. Ничего такого при обыске красногвардейцы, по всей видимости, не нашли, но настроение всем подпортили, конечно, изрядно (и это в день празднования победившей в стране революции!). Чрезвычайно возмущённый всем произошедшим Вениамин Вегман тут же поспешил в губисполком, благо он находился почти совсем рядом, нужно было только спуститься с Нижней Елани в район Старособорной площади.

Там, в исполкоме, главный редактор «Знамени революции» в тот поздний час застал кого-то из советских руководителей и в сильном возбуждении стал высказывать им всё своё — наболевшее по поводу только что произошедшего и пережитого, напоминавшего, по его словам, старые, «добрые» времена жандармских обысков, ну и так далее. Причём выражал свои эмоции Вениамин Давыдович настолько энергично и дерзко, что его чуть-чуть не сочли за контрреволюционера и даже хотели арестовать, да вовремя опомнились, и, слава богу, а то ведь могло бы получиться как-то уж совсем — того… Вскоре, однако, по данному инциденту провели тщательное расследование, и его виновник, отдавший приказ о проведении обыска, был снят с занимаемой должности. Им оказался некто Рубин — до того момента председатель Томского городского совдепа.

Ну и, наконец, ещё один, последний, инцидент, связанный с празднованием Февральской революции, произошёл 12 марта. В тот день в городе проводились официальные мероприятия по случаю первой годовщины свержения самодержавия в России. Проходили они под диктовку, естественно, партии большевиков. Коммунистов, по некоторым данным, в Томске на тот момент было всего что-то около 300 человек. Цифра, конечно, немаленькая, но и не настолько уж и большая, чтобы диктовать свои условия всем остальным. Но, тем не менее, это у них как-то всё-таки получалось. Праздничные мероприятия начались в городе с утра 12 марта. Открылись они военным парадом отрядов Красной гвардии и Красной армии. Потом состоялось массовое уличное шествие с участием главным образом членов большевистской и левоэсеровской партий, а также нескольких колон рабочих, приведённых на демонстрацию профсоюзными организациями города. Меньшевики и правые эсеры принципиально проигнорировали весь праздничный официоз, зато они достаточно активно поработали на оппозиционных митингах, проходивших в тот день в разных частях Томска. То же самое наблюдалось, кстати, и во многих других городах Сибири.

Вечером того же дня большевики в здании общественного собрания провели уже чисто свою, что называется узко корпоративную вечеринку по случаю праздничной даты. После её окончания, около 12 часов ночи, на возвращавшихся домой А.А. Азлецкого, исполнявшего на тот момент обязанности городского головы, и на заместителя председателя губисполкома С.И. Канатчикова было совершено вооруженное нападение. Обстоятельства случившегося вышедшие на следующий день газеты описывали следующим образом. Эти два большевика с женами подъехали к дому, где проживал Канатчиков (Всеволодо-Евграфовская-8) [351] , видимо, с расчетом продолжить праздничный вечер уже, что называется, в более тесной обстановке.

351

Теперь это часть проспекта Кирова от площади Дзержинского до вокзала Томск-I. Всеволодо-Евграфовская была поименована таким немного странным образом в честь двух братьев Королёвых: Всеволода Ивановича и Евграфа Ивановича, известных в Томске купцов-меценатов, вложивших немалые деньги, в том числе, и в благоустройство первого в Томске бульвара со сквером, однако с условием, что облагороженная ими улица будет названа их именем. Городской муниципалитет учёл данную просьбу, но только наполовину, поэтому первая часть улицы так и осталась Бульварной, и только вторая стала называться Всеволодо-Евграфовской. При советской власти обе улицы объединили в одну и переименовали в проспект имени Кирова.