День отца
Шрифт:
— Чудесные новости, — натянуто улыбнулся я. И равнодушно отшвырнул в сторону документ, освобождая место для свежих фотографий.
— Мне жаль, что так вышло. Со Стефанией.
Я замер. Гнев. Неукротимый, яростный, всепоглощающий, словно проснувшееся чудовище, поднимался откуда-то из глубины души. Гнев такой силы, которой я не испытывал никогда в жизни, разве что один раз, когда умерла мама, и я в бессилии, в злобе, слезах сталкивал стеллажи с её кактусами, разносил вдребезги горшочки с литопсами и конофитумами, лампы и всё, что попадалось на
Да как она смеет мне сочувствовать! Как смеет вообще говорить про Конфетку!
— Полина, уходи! — процедил я сквозь зубы, не поворачиваясь.
— Мне правда жаль, Рим, — прозвучало за спиной.
— Жаль? — медленно развернулся я, чувствуя, как сами по себе сжимаются кулаки. — Нет, твоя жаль здесь точно неуместна. Как и твоё сочувствие. И твои извинения. Убирайся!
— Рим, прости, — выставила она вперёд руки, глядя на меня испуганно. — Я не хотела. Клянусь, не хотела! Не знаю, что на меня нашло. Не знаю, зачем я столько всего наговорила, несправедливого, злого, нечестного. Я ведь даже так не думала. Но словно была сама не своя. Мне было так больно, так плохо…
— Полина, — покачал я головой и повторил по складам. — У-хо-ди.
Обогнул её, обогнул наблюдающего за нами с тревогой Командора, стоящего в дверях комнаты, и ушёл на кухню.
Включил воду. Ледяную. Засунул под кран голову.
Как же хотелось заорать. Как же хотелось сказать бывшей жене всё, что я о ней думаю. Разбить что-нибудь об её голову. Но больше всего — вытолкать её за дверь и забыть.
Забыть навсегда.
Я накинул на остывшую башку полотенце. Стукнулся лбом о висящий над мойкой шкаф: «Её всё же надо выставить. Просто выставить. Раз слов она не понимает. Да и не о чем нам говорить».
Резко развернулся.
— Твою мать! Какого чёрта?! — заорал, когда по животу полилось, а на ногу упало тяжёлое и покатилось, оставляя на полу малиновую лужу.
— Прости, прости, Рим, — кинулась Полина поднимать разлитую настойку. — Я просто открыла понюхать, не забродила ли она, и хотела… поставить. Её надо поставить… в холодильник, — едва договорила она трясущимися губами. А потом заплакала, сидя на полу в луже. — Прости!
— Проклятье! — я посмотрел на малиновые пятна на белоснежной рубашке. На залитые сладкой жидкостью брюки. С тяжёлым сердцем — на бывшую жену. И поборов в себе желание её утешить, ушёл в ванную, хлопнув дверью.
Пальцы, на которые упала тяжёлая бутылка, нещадно ныли, пока я срывал с себя в одежду. Пошевелил — вроде целы, — пока в тазик с порошком наливалась вода. И бросил рубашку в пену, когда в дверь позвонили.
— Батя мой Рамзес! Только гостей мне сейчас и не хватало! — схватил я с крючка халат и, запахнувшись на ходу, рывком открыл дверь.
Открыл и замер, не находя слов.
На пороге стояла Славка.
— Я… не вовремя? — смутилась она, глядя на мой распахнутый халат.
Я опустил глаза — на трусах тоже расползлось мокрое пятно.
Ч-ч-чёрт!
— Нет, нет, проходи, —
— А я заехала к тебе на работу, но мне сказали, что ты в отпуске. Не знала, будешь ли ты дома, — так же неловко переступала с ноги на ногу она.
— Я… Да… — наконец догадался я захлопнуть дверь. — Взял отпуск. За свой счёт. Я был у тебя в больнице… То есть у Макса.
— Он сказал, — кивнула она, не сводя с меня глаз.
И я не мог отвести взгляд, впитывая каждую её чёрточку, как промокашка чернила.
Пропитывался, стараясь ничего не упустить, словно впрок. Боясь, что больше её не увижу. И стараясь оставить в памяти как можно больше.
Она почти и не изменилась. Сделала новую стрижку. Незнакомые камни, сверкающие в белом золоте, появились в ушах — в цвет глаз. Сменила цвет помады.
А ещё я заметил свежую скорбную морщинку в уголке губ.
— Я приезжал тебе сказать…
— Микрозелень? — улыбнулась Слава и едва заметная морщинка исчезла, наполняя сердце радостью.
— Вера… Клеванская даже не знала. Технолог закупала семена для выращивания зелени, — торопился я пересказать всё, что мы узнали о «Кле_Вере» в последние дни. — Оказалось, они были обработаны химикатами, и не пригодны для потребления в виде молодых всходов. Но нигде в документах это не было указано. Столько людей…
— Хорошо, что всё обошлось, — кивнула Слава. — Вера очень переживает, что так вышло. Я звонила. Она в шоке. Хочет принести официальные извинения и как-то компенсировать людям ущерб, моральный, материальный. Исследовать дополнительно семена и, насколько это возможно, предупредить возможные последствия…
Она замерла на полуслове, когда её вдруг перебили:
— Рим, мне показалось…
Голос Полины, что вывернула из-за угла в прихожую прозвучал тихо, но раздался как гром среди ясного неба. Как пушечный выстрел. Оружейный залп.
Батя мой Рамзес! Я ведь совсем про неё забыл, увидев Славку. И про то, что стою в одном халате на мокрые трусы. И вообще не один.
А она… чёрт бы её побрал!
У меня словно заболели и раскрошились разом все зубы, когда я увидел, что Полина тоже сняла мокрые брюки и стоит в одной блузке.
— Упс! — замерла она, растерявшись.
Да чтоб тебя, Полина! Я едва не взвыл.
А я думал, что первый раз их встреча была ужасна. Но теперь всё выглядело ещё хуже. Теперь и слова не понадобились: я, считай, голый, Полина — в исподнем.
Провидение, что все эти годы сталкивало нас со Славой, словно цинично насмехалось.
Нелепейшая ситуация. Смешная. Глупая. И катастрофически безнадёжная…
— Я же знала: не вовремя, — улыбнулась Славка понимающе. — Спасибо, что заехал. Что докопался до истины. Это ведь только благодаря тебе, Рим, всё прояснилось. Спасибо! Всего доброго, Полина, — открыла она дверь и выпорхнула на улицу быстрее, чем я успел прийти в себя.