День Праха
Шрифт:
– В таких случаях вы брали плату за свой визит?
– Нет.
– Почему?
– Честно говоря, из-за тамошней атмосферы. Это трудно объяснить, но… когда вы оказываетесь на их территории, то чувствуете, что ваши привычные ценности здесь не имеют хождения…
Стефани Деснос усердно закивала. Они оба смотрели на майора со снисходительным выражением людей, переживших эдакий Near Death Experiment [25] : «Вам этого не понять».
Ньеман предпочел не настаивать. Эта оранжерейная жара, этот никудышный эскулап
25
Смертельно сложный эксперимент (англ.).
– Прекрасно. Я попрошу вас оставаться в нашем распоряжении.
– А куда это я могу уехать?
– Но вы ведь, кажется, собирались, разве нет?
– Я собрал вещи, но намерен остаться тут еще на некоторое время. Прямо как их виноградник: в конце концов, я тоже пустил здесь корни.
Ньеман ответил дежурной улыбкой. Этот лекарь, с лицом, которое он скрывал за своим казачьим чубом и рукой с сигаретой, мало походил на человека, которому можно доверять.
Выйдя из здания, комиссар и Стефани с облегчением втянули в себя холодный воздух.
– А я не обратила внимания на эту мелочь – камешек во рту.
Ньеман остановился и пристально взглянул на Стефани Деснос. Сейчас, в сумерках, закутанная в свою стеганую куртку и обвешанная оружием, как солдат на передовой, она несколько утратила свою привлекательность. Ничего, это не страшно. При случае он ею еще займется – или не займется. А сейчас ему не до того.
– Этот камешек, – повторил он, – начало расследования. Настоящего расследования, для настоящих копов.
Стефани собралась было ответить, но Ньеман уже сел в «рено». Еще одна упущенная возможность прослыть любезником. Ну и ладно, не страшно.
Может, подвернется другой случай. Или не подвернется.
13
Фламенко… Ну нет, для нее это уже слишком!
Нестройные аккорды гитар и хриплые голоса действовали так, будто кто-то раздирал ей сердце черными когтями. Но как ни странно, через несколько секунд у нее навернулись слезы на глаза, а горькая печаль, словно кислота, обожгла желудок.
Среди сезонников было немало старых цыган, выглядевших так, будто они только что явились из Сент-Мари-де-ля-Мер [26] . Каждый вечер, сидя у костров, они разыгрывали «Кармен» на свой лад, словно им была нипочем усталость от дневной работы.
26
Сент-Мари-де-ля Мер – приморский городок на юге Франции, где ежегодно собираются цыгане.
А Ивана, наоборот, едва могла двигаться. Ей казалось, что у нее отнялись руки и ноги, спину не разогнуть, а дышать так трудно, что даже курение стало теперь проблемой. И боль… Боль, которая была и нигде, и везде. Она пронзала ее тело, плясала, бродила по нему,
Ивана отошла от группы и побрела к длинным столам, с которых уже убрали посуду. В ночной темноте сезонники выглядели почти комично в своих бесформенных трениках, мятых куртках и вязаных шапках, натянутых до бровей.
Ивана заметила Марселя, растянувшегося на одной из деревянных скамей, стоявших вокруг стола. Над его лицом плясал розовый огонек: это он затягивался своим «косячком», глядя в небо.
– Дашь курнуть?
Марсель приподнял голову и тотчас же протянул ей самокрутку. При первой затяжке – самой вкусной – она воспарила в звездное небо, так, по крайней мере, ей почудилось. Она давно уже не «смолила» регулярно, но всякий раз, как позволяла себе «забить косяк», испытывала острое наслаждение, в котором неизменно таилась какая-то смутная угроза.
– Что-то мне никак тебя не раскусить, – сказал Марсель, приподнявшись, чтобы забрать у нее сигарету.
– То есть?
Он уселся рядом с ней – прямо два школьника, сбежавших с праздника.
– Ты никогда в жизни не видела виноградную лозу, это и дураку ясно. А если хочешь впарить сезоннику, что ты официантка или вроде того, для начала смени руки.
Ивана бросила взгляд на свои пальцы, ставшие здесь источником ее мучений, и попыталась сглотнуть, но несколько затяжек полностью высушили ей горло.
Нужно было выбрать: ложь или исповедь. Или, еще лучше, что-то среднее. Полуобман – это ведь и полуправда.
– Да, я не сезонница. Я журналистка.
Марсель снова затянулся «косячком». Розовые искры танцевали вокруг его пальцев, как крошечные светящиеся змейки.
– Ладно, – сказал он с полным ртом дыма, – теперь мне все ясно.
– Я пишу статью про Посланников. Редакция заказала мне большой репортаж об их секте, а сейчас единственный подходящий момент, чтобы проникнуть в нее.
– Поздновато ты спохватилась.
Ивана расхохоталась. «Травка» привела ее в состояние блаженства: она уже забалдела.
– В моей газетенке не очень-то разбираются в сроках сбора винограда. Мне просто подфартило, что он проходит так поздно.
– Тут ты права. Как она зовется – твоя газета?
Ивана сунула сложенные ладони между колен и с блаженной улыбкой закивала, изображая одурь. Потом захихикала, как совсем уж обдолбанная:
– А вот это мне западло тебе говорить.
Марсель тоже захихикал в ответ. Ивана представила, как они оба сейчас выглядят со стороны – два психа на скамейке корчатся от смеха. Два прекрасных представителя рода человеческого.
За пределами круга света от костра и переносных светодиодных ламп на них зорко смотрели конные охранники.
– Это связано со смертью Самуэля? – вяло спросил Марсель.
– Нет. Мне поручили репортаж еще раньше.
– Но такой сюжет тоже сгодится, верно? – Голос сезонника внезапно окреп, словно у него во рту остались одни кости да зубы.
– И да и нет. Об этом уже столько кричали все массмедиа. Так что это, скорее, в минус. Разве что мне подвернется какая-то сенсация…
– Ничего тебе не подвернется.