День разгорается
Шрифт:
Галя разгорячилась. Ее щеки горели. Она не смотрела в книгу и декламировала наизуст.
« — Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
— Пусть сильнее грянет буря!..»
Слушатели подняли головы. Их лица тоже разгорелись. Они повторяют за девушкой:
— Пусть сильнее грянет буря!..
В неуютном зале стало как-то светлее и радостней. Да! О буре, о настоящей буре мечтают эти люди, и слова писателя так близко проникают в душу!..
Когда Галя уходила в этот день из собрания, она чувствовала,
На телеграфе перехвачена была телеграмма, адресованная губернатору и генералу Синицыну. Дежуривший на аппарате телеграфист, член штаба дружины, молча забрал ленту и принес ее в штаб.
— Вот какая штука! — сказал он и прочитал депешу.
Граф Келлер-Загорянский извещал, что после задержки, происшедшей из-за нежелания железнодорожников узловой станции выпускать паровоз под карательный поезд, он теперь следует с нормальной быстротой и без остановки и прибудет через четыре дня.
— Вот какая штука! — повторил телеграфист и бережно положил ленту на стол...
— Что-ж! — сказали в штабе. — Мы ведь этого давно ждем. Ничего неожиданного нет!..
Ничего неожиданного в скором появлении карательного отряда графа Келлера-Загорянского, действительно, не было. Его ждали уже давно. К его приходу готовились. Недаром больше недели дежурили дружинники на сборных пунктах, недаром в депо устроен был склад оружия и недаром Сойфер, Васильев и другие неотступно преследовали Сергея Ивановича, комитет и товарищей из штаба предложением сложить оружие.
О телеграмме быстро стало известно многим. Какими-то путями дошло о ней и до Максимова. Ротмистр удовлетворенно крякнул и стал тщательно расчесывать блестящий пробор на голове. Ротмистр оглядел себя в зеркало, прошелся по квартире, на которую он перебрался на всякий случай, чтобы замести свои следы. У ротмистра засияли ямочки на холеных щеках и он стал насвистывать марш «Под двуглавым орлом».
— Чорт побери! — вслух сказал он и расправил плечи. — Затрещат они теперь у меня!
И он вытянул руку и сжал пальцы в кулак.
— Я им покажу!..
Вячеслав Францевич, узнав о телеграмме во время обеда, отшвырнул от себя салфетку и встал из-за стола.
— Что они делают, что они делают?! — забегал он по столовой. Дочь молча следила за ним глазами.
— Ведь будет кровопролитие! Страшное и ненужное кровопролитие! Чего они добиваются?!
— Папа, успокойся! — осторожно сказала Вера.
— Как ты можешь так говорить?! — раздраженно обернулся к ней отец. — Я не могу быть спокойным, когда чувствую, что совершается величайшая ошибка!.. Я не могу молчать!.. Я пойду к ним, буду кричать, буду настаивать, чтобы они отказались от своей позиции...
— Закончи хоть, по крайней мере, обед, папа! Пообедай, а потом пойдешь.
Но Вячеслав Францевич не стал кончать обеда. Он быстро оделся и ушел.
На улице он пришел в себя. Собственно говоря, куда он пойдет? Кто его послушается? Бессмысленно даже и начинать разговор.
Но все-таки он пошел разговаривать...
Когда дружинникам
Кто-то беспечно и легкомысленно заметил:
— Ладно! Сила-то у нас! Тряхнем графа, мое поживай!..
Другие, и было их очень немного, затихли, как-то пришибленно оглядели товарищей и затосковали.
Большинство же отнеслось к неприятной вести спокойно.
Трофимов и Лебедев решили «прощупать» своих дружинников. Лебедев, которого рабочие очень ценили за решительный и веселый характер, за умение во-время ввернуть острое словцо и крепкую шутку, обошел дружинников и, тряхнув курчавой головою, спросил:
— Товарищи, может быть, у кого-нибудь имеются неотложные домашние дела, так сходите, справьте их, покуда его сиятельство прибудет! А если кто нервами слаб, по-латыни такие нервы называются «нервус испуганикус», так и совсем может дома остаться... Имеются такие?
Дружинники рассмеялись.
— У нас нервы крепкие!
— Валерианки не потребуется!
Лебедев еще раз взглянул на товарищей. Трофимов молчал. Он о чем-то медленно и упорно размышлял. Он верил в храбрость дружинников, верил в их готовность дать отпор карательному отряду. Но его слегка смущало то обстоятельство, что число дружинников за последние дни нисколько не увеличилось. Еще две недели назад в штаб приходили толпы людей и просили, чтоб их записали в дружину и чтоб им выдали оружие. Приходилось вести отбор, отсеивать ненадежных, отказывать в приеме в дружину десяткам и сотням. А теперь редкие одиночки выражали желание быть дружинниками. Трофимов понимал, что если дружинники не трусят и стойко будут держаться и биться с отрядом неведомого, но устрашающего графа, то, значит, те, кто могли бы стать дружинниками, но не берутся за оружие, очевидно трусят.
О своих соображениях Трофимов озабоченно сказал Лебедеву. Потом они оба поговорили об этом в штабе и в комитете.
Сергей Иванович подсчитал силы и ненадолго задумался.
Павел сбоку глядел на него. Потапов, Емельянов и Лебедев молча ждали, что скажет Старик.
Трофимов чертил что-то карандашом в потрепанной записной книжке.
— Опять сойферская компания являлась с заявлением... — сказал Антонов. — Настаивают, чтоб мы поставили на обсуждение...
— Чего же несколько раз решать одно и то же! — отозвался Сергей Иванович. — Они знают нашу точку зрения.
— Сергей Иванович! — прозвучал взволнованный голос. Все обернулись и выжидающе поглядели на Варвару Прокопьевну.
— Сергей Иванович! — повторила Варвара Прокопьева, как будто Старик мог не слышать ее. — А нет ли какой-нибудь доли правоты в том, что говорит Сойфер? Не нужно ли в самом деле пересмотреть вопрос? Как ты находишь?
Сергей Иванович потрогал очки. Трофимов усиленно засопел. Остальные выжидающе поглядывали на Старика и на женщину.
— Сдаешь? — укоризненно спросил Сергей Иванович. В голосе его не было обычной резкости. Он старался говорить мягко и осторожно, словно с больным. — Мы ведь все предусмотрели...