День рождения
Шрифт:
Ему захлопали, а Маке стало жалко папу Сеню, потому что лицо у него было грустное, такое, как бывало, когда он вспоминал свою жену и дочку.
Потом на площадку поднялся Галин папа. Он посмотрел на всех собравшихся, посмотрел на яркую электрическую лампочку, которая сияла на потолке.
— Ну вот, — сказал он. — Старую турбину мы пока что в ход пустили. Но должен вам сказать, друзья, что этого еще мало. И мы сейчас будем стараться наладить все наше хозяйство. Во всех городах.
Все опять захлопали, и тогда вышел
— Так я хочу не о том сказать. А вот о чем. Пусть мою Варвару дети больше не обижают. И «толстой лавочницей» не дразнят!
Тут все весело засмеялись.
— Да нет, вы не смейтесь! Я знаю! Но только ребенка дразнить нечего, когда мы все теперь одинаковые советские граждане, и я теперь не лавочник Ступишин, а товарищ Ступишин, работник прилавка. И работаю, как и все, для советской власти!
Глава XLIII. Мальчик Витя
На каштанах зажглись розовые пахучие свечи. Широкие листья, как подсвечники, поддерживали осыпающиеся лепестки. Потом маленькие ежики зазеленели на месте цветов. Потом эти ежики выросли, стали раскалываться, и из них выскакивали скользкие рыжие каштаны. Каштаны звонко шлепались на землю, на голову. Как будто намазанные маслом, они вылезали из колючей кожуры. Потом листья пожелтели. Потом осыпались. Пошел снег.
За этот год улица изменилась. Только каштаны по-прежнему стояли ровными рядами около домов. Остатки старых деревянных мостков, которые не успели сжечь, которые скрипели, подпрыгивали и разбрызгивали грязь, исчезли. В больших чанах на улице варился асфальт и расползался там, где раньше лежали мостки. Серые тротуары аккуратно легли перед домами.
Весной по Пушкинской улице, сверкая красной краской, непривычно громко звеня, промчался трамвай. Школьники были его первыми пассажирами. Трамвай катился по Пушкинской улице и пел веселыми голосами школьников, облепивших его. Вожатый улыбался и не прогонял их. Мака стояла на подножке и, размахивая книгами, пела вместе со всеми веселую, громкую песню.
Лисичка отрастила себе длинные косы, и мальчики теперь дергали ее за них.
— Динь! — кричали они. Так кондуктор дергал веревку в трамвае.
Летом асфальт сделался горячим, как сковородка. Босые ноги прямо шипели на нем. Руки у Маки были в земле: Мака работала на огороде. Еще весной они с папой Сеней вскопали кусочек пустыря. Розовые дождевые черви копошились в перевернутой земле. Потом вскопала кусочек пустыря Катина мама. Потом Ростик пришел с лопатой и граблями. На пустыре развели огороды.
Сначала из черной земли показался зеленый пух. Потом пух превратился в перья. Потом над землей зашелестели крепкие стебли морковки, картошки и лука. Огурцы открыли круглые листочки и торопливо поползли по земле.
Мака с утра гремела
Лисичка приходила в гости на Макин огород. Витя помогал Маке носить воду и поливать. Он присаживался на корточки между грядками и, улыбаясь, трогал светлые огурцы. А Мака с тревогой смотрела на него.
Мака с тревогой смотрела на Витю после того, как она услыхала, как Катина мама сказала папе Сене шепотом:
— Этот мальчик потерял мать.
Мака знала, что Витя живет с папой и теткой, но Мака хотела знать, как он потерял свою маму. Ведь и Мака потеряла маму. Мака много раз пыталась спросить и каждый раз останавливалась.
— Витя, а… — говорила она и замолкала. Витя поднимал голову и смотрел на нее грустными коричневыми глазами.
Осень была самым лучшим временем года. Осенью большие картошки завелись в земле. Они лежали там в теплой темноте, как розовые поросята, тесно прижавшись друг к другу. Помидоры, золотые и красные, так сильно пахли, что, казалось, этот запах можно трогать руками. Ветер носил по улицам зубчатые листья кленов, серебряные тонкие паутинки. Желтели сады на Журавлевке, желтела трава.
Маленькие дома, обвитые диким виноградом, вдруг краснели за одну ночь. Пылающие листья свешивались с крыш и с труб. Пышные разноцветные гроздья осеннего огня раскачивались от ветра.
Но красивее всего было на городском кладбище. Весной здесь росли пахучие темные фиалки. Здесь появлялись первые подснежники. Здесь из-под больших листьев выглядывал майский ландыш. Соловьи прилетали сюда раньше, чем в парк, раньше, чем в маленькие сады Журавлевки.
Здесь, на освещенных солнцем дорожках, суетились красные жучки-солдатики. Здесь по травинкам проползала рогатая улитка, волоча на спине свой хрупкий дом. Здесь ящерицы грелись, лежа на камнях. Малиновка выводила своих крохотных птенцов.
Мака часто приходила сюда после школы. Здесь хорошо было придумывать стихи, вспоминать, разговаривать с цветами.
— Ну, как ты поживаешь? — спрашивала Мака, нагнувшись к маленькому золотому тюльпану. Он скучал, склонив свою тяжелую головку на тонком стебельке.
«Мне скучно», — отвечал он и склонялся еще ниже.
Под листьями Мака отыскивала темную фиалку с лиловым испуганным лицом, с одним желтым глазом.
— Трусишка, — говорила Мака, — я не сорву тебя. Я хочу тебя только понюхать.