День счастья – сегодня!
Шрифт:
– А вот это-то мы и посмотрим. Все, бывай.
Чик. И все выключилось. Господи, что же за мозги у меня? Кто и когда мне успел сменить парочку транзисторов? А? Прошу, услышь меня, Господи!
– Ты стал верующим? – вновь донеслось откуда-то издалека.
– Что? – сказал я вслух и вздрогнул.
Я точно схожу с ума. Точно.
Я схватил сигареты и выскочил из кабинета.
Когда я проходил мимо столика с телефоном-автоответчиком, мне вновь подмигнули маленьким красным огоньком. Два сообщения.
Давай послушаем. Интересно, кому я понадобился?
– Илюха! – вновь донеслось снизу.
Я уже сделал несколько шагов в сторону лестницы, как вдруг
– Сейчас, Сань, уже иду. Автоответчик проверю и иду! – крикнул я в темноту.
– Давай быстрее. Я накрыл уже все.
– Ага. Сейчас.
Я повернулся к автоответчику и нажал на кнопку прослушивания сообщений. После звукового сигнала я услышал:
– Илюша, здравствуй, сыночек…
Мама! Господи! Как это… Господи! Мама, тебя уже нет, а я слышу тебя… И твой голос такой же, как и раньше. И говоришь ты как раньше. Как всегда. Как мама. Моя мама. Мне так хочется сейчас снять трубку и закричать, что все в порядке, что я дома, а автоответчик сработал, просто потому что я долго шел до телефона. Я взглянул на табло – запись практически недельной давности. Это одновременно так недавно, но в то же время уже и так давно. Словно справляешь Новый год… Сейчас ты в этом году, а через секунду уже в другом, следующем. Всего секунда, а ты уже в новом году, десятилетии, веке или вообще в новом тысячелетии. Тысячелетие. Целое тысячелетие. И тебе все звонят и кричат: «До встречи через год!» А через пять минут, высосав бокал шампанского и с набитым оливье ртом, звонят снова: «Ну как ты – целый год ведь не виделись?!» И ты смеешься, радуешься, ешь, пьешь… Все замечательно.
Маму я не видел около двух месяцев. И теперь больше уже не увижу.
– А что ты хотел, дружище?
Проклятие! Это уже мой собственный голос. Не новый, а мой самый что ни на есть голос!
Он продолжал.:
– Тебе и так была предоставлена целая куча возможностей. Хотя… Ой, извини, я забыл… У тебя же эта… ну как ее… М-м-м… Дай Бог памяти… Ах да – депрессия… У тебя же депрессия… Страх жизни. Страх смерти. Мучаешься, короче. Это да… Это, конечно, все объясняет. Жизнь потеряла смысл, а потому ничего тебе в этой жизни не надо, так? Ну а что ж ты тогда ручками-то размахался? Ты в течение нескольких лет сам, заметь, добровольно отказывался от всего этого, а теперь стоишь сопли глотаешь. Что, забыл, что ли? Ну так вспоминай! Но… Но я же болел? Я и сейчас еще болею. Да? Кто тебе это сказал? Кто? Ты был у миллиона врачей… Хоть один, я не говорю о половине, не говорю даже о каких-то там процентных соотношениях… Хоть один, всего один из них, сказал тебе, что ты болен? Нет, но… Что «но»? Но я… Возможно, что они просто не могут найти или попросту не знают моей болезни. Может же быть такое? Ведь в мире много болезней, которые еще не знают, как лечить, и даже не знают точно причин, которые их вызывают… Тот же рак, например. Ой, да хорош тебе! Скажи мне тогда только одну вещь… Если у тебя какое-то заболевание или еще что-то не в порядке, почему ты еще живой, а? Почему болезнь не прогрессирует, а наоборот? Ответь мне, почему? Или у тебя такой неизвестный доселе инкубационный период, с минимумом, пока с минимумом, симптомов?
Из глубокой канавы, созданной в результате продолжительного и достаточно профессионального самокопания, меня вырвал новый звуковой сигнал. Я уже хотел было выключить этот никчемный пластмассовый ящик, но…
– Илья, здравствуй…
Так, Татьяна. Час от часу не легче. Ну давай, послушаем, что ты скажешь. Кем я там еще не был? Или соизволила предложить подписать мировую, а?
– …я несколько раз звонила тебе, но ты не брал трубку… Поэтому я скажу все
Мне не нравился ее голос. Таким голосом не извиняются и никаких деклараций о мире не оглашают.
– …так вот, Илья… Прости, что говорю тебе это в такое время. И я чувствую вину перед Ниной Александровной, но только перед ней. И я все равно скажу, потому что другого выхода нет. Я ухожу от тебя, Илья. Вернее, уже ушла. Совсем, если ты еще не понял. И это не шутка. Да, я знаю, подобное уже случалось.
Уезжал ты, уезжала я. День, два, неделя – и все возвращалось на круги своя. Но только не на этот раз. На этот раз все абсолютно серьезно. Слышишь?
Слышал ли я? Да, конечно, я тебя слышал. Каждое твое слово молотком заколачивалось мне в голову. А она все говорила и говорила. И плакала. Плакала и говорила, говорила и плакала.
– …У меня в жизни появился другой человек. И мне кажется, я люблю его. Я больше не могу быть с тобой. И, прости, не хочу. Мы не нужны тебе. Тебе вообще непонятно кто и что нужно. Тебе тесно со всеми. Я хочу подать на развод, Илья. Надеюсь, ты не будешь мешать мне. Между нами все кончено. Окончательно и бесповоротно. Между тобой и дочерью я становиться не буду, все будет зависеть только от тебя. Прощай.
Автоответчик издал три длинных гудка-вздоха и замолчал.
Минуту или две я смотрел на него, а потом схватил и швырнул о стену. Его хрупкое тело взорвалось, разметав во все стороны пластмассовые органы, а на стене появилась отвратительная царапина, напоминающая какую-то мерзкую ухмылку.
Что ж… Давайте улыбнемся… Жизнь удалась… Другой человек… У нее другой человек… Да что ты понимаешь, тварь! Это я… Я другой человек! И нет уже того Илюши Лемова, которого вы все знали и по которому безумно скучаете. Нету его. Уж простите, но его место занял я, отвратительное и безобразное самовлюбленное эгоистичное создание!
Я поднял телефонный столик, и он последовал вслед за автоответчиком. Я опустился на пол.
На шум прибежал Сашка, а через десять минут мы молча сидели на кухне и, не закусывая, пили водку. Последний раз я так пил водку, наверно, в институте и наверняка с Сашкой. В то время Сашка мне был как-то ближе, чем Леха… Да и сейчас скорее всего тоже. Просто Сашка далеко, а Леха близко, а человеку нужно, чтобы кто-нибудь был близко. Так, чтобы можно было взять и приехать к нему и, наоборот, ему взять и приехать ко мне. Пускай по пустяковому какому-нибудь делу или вообще без него, но обязательно должен быть такой человек. Чтобы раз – и ты уже идешь открывать, или раз – и ты сам чувствуешь у себя под указательным пальцем гладкую кнопку дверного замка.
А с Лехой давно так не было. Я вообще уже не помню, когда мы последний раз встречались в нерабочей обстановке, да какой там, и в рабочей-то очень редко. То он в офисе – меня нет, то я дома – а он в офисе. Все, словно тараканы, бегут от меня, будто я большой кусок какой-то отравы, даже не дерьма, тогда бы хоть мухи слетелись, а именно отравы.
Я пил водку. И чем больше я пил, тем хуже мне становилось. По идее должно быть лучше, а мне становилось хуже. У меня депрессия. Я устал. У меня депрессия. Я устал. Вот все, что вертелось у меня в голове. Теперь из-за всего этого со мной будет все еще хуже. И ничего больше. Ни одной мысли о матери, об отце, о жене, о дочери – нет. Только о себе, о себе несчастном. Я устал. У меня депрессия. И никто не может понять, что мне просто нужно время. Я знаю, что уже говорил это. Но мне все еще нужно немного времени, совсем чуть-чуть, и все будет хорошо. Все должно быть хорошо. А сейчас плохо? Да, сейчас плохо. А было плохо? Скажем, год или два назад? Э-э-э… Не знаю… Я как-то не думал об этом. Ну так, может быть, стоит… подумать?