День святого Антония

Грюнберг Арнон

— Мы ее сполоснем, — сказал Поль, поднимая с кухонного пола жареную курятину. — Мы ее сполоснем, посыплем сверху красным перцем, и она снова будет как новая.

Поль не любит портить вещи.

Но Рафаэлла не обращала внимания ни на Поля, ни на свои волосы, ни на собственный нос и плечи.

— Почему, — повторяла она, — почему? Потому что я устала. Не так, как вы устаете, если одну ночь не поспите, я устала по-другому. Устала ездить в метро, устала стоять под душем, устала чистить зубы, устала держать впроголодь, устала вставать, устала ложиться, устала от клиентов и от поклонников. Потому что он смешной, не похож на

других, потому что у него есть деньги, потому что он любит их тратить, потому что я хочу отсюда уехать, но не знаю как, потому что у него смешные кудряшки, потому что он мне снился, потому что он милый или кажется мне таким, потому что он немногого просит, потому что он добр с вами, потому что невозможно бесконечно ждать, потому что минута слабости бывает в жизни у каждого. Можно быть сильным неделю или три года, или, скажем, три месяца, но однажды наступает момент, когда слабеешь. Потому что устаешь быть сильной. Потому что не хочешь больше быть сильной. Потому что хочешь обмануть себя. Но никто не может обмануть себя в одиночку. Для этого нужны другие люди. Еще потому, что моя работа — это тупик, потому что я хочу, чтобы вы учились, потому что все произошло так, как и произошло. Ну, теперь вы поняли?

Тито кивнул. Он взял заново собранную курицу и вошел с нею в комнату.

— Я там, на кухне не удержался и обгрыз ножку, — сообщил он Кригу, — такой я был голодный.

— Ничего страшного, — сказал Криг, ныряя в полиэтиленовый пакет, стоявший под столом.

— Я тут захватил шампанского, — раздался его голос из-под стола.

— Ну уж, дудки! — буркнул Тито.

И мы заперлись в ванной и достали фотки.

— Она здесь какая-то сердитая, — сказал Поль.

— Она здесь такая, словно сидит на троне рядом с Господом Богом.

— Она здесь такая, словно немного не в себе.

— Она здесь такая, словно кто-то закрыл ее в темной пещере.

— Она здесь такая, как все красивые женщины.

— Мы должны сделать запись, — вдруг предложил Тито.

Он достал тетрадь, и с обратной стороны мы записали: «День поминовения. Она была талисманом в кегельбане».

И тут мы услышали голос Рафаэллы:

— Выйдите из ванной, не доводите меня до отчаяния. Поль, Тито, идите есть, или я выломаю дверь.

За ужином Тито сказал:

— А вы знаете, мистер Криг, о том, что Рафаэлла ничего не умеет делать лучше, чем держать людей впроголодь?

— Тито! — одернула его Рафаэлла, а мистер Криг сказал:

— Эвальд, называйте меня просто Эвальд, меня зовут Эвальд Станислас, но Эвальд вполне достаточно. Я никакой не мистер Криг. Я Эвальд, можно также звать меня Эвальд Станислас, но только не мистер Криг.

— Знаете ли вы, Эвальд, что Рафаэлла ничего не умеет делать лучше, чем держать людей впроголодь? Как фокусник, у которого может вдруг исчезнуть голубь, так и Рафаэлла держит людей впроголодь. Вы знали об этом?

— Тито, — повторила Рафаэлла негромко, но в ее голосе не было силы.

— Интересно, — отозвался Криг, — как интересно!

Он, похоже, был из тех, кто все находит интересным, что бы ему ни говорили.

— Такое далеко не все умеют, — сказал Тито, — держать впроголодь десять или двадцать поклонников. Это особое искусство. Отдавать себя не сразу, а постепенно, сантиметр за сантиметром. Это Рафаэлла нам сказала — что никогда нельзя отдавать себя сразу, что всегда нужно что-то оставить про запас, на следующий

день.

Рафаэлла кивнула, очень спокойно, словно она забыла о том, что мы сидим за столом.

— Это же делаю и я, — спустя несколько секунд отреагировал Криг. — Именно это я и делаю. Отдаю себя сантиметр за сантиметром, но так, чтобы оставалось что-то на завтра. Забавно, что мы, по существу, делаем одно и то же.

Рафаэлла рассмеялась. А Криг предложил тост: «За искусство отдавать себя». Они чокнулись. «Сантиметр за сантиметром», — уточнила Рафаэлла.

— Мне никогда это не приходило в голову, — сказал Криг и довольно засмеялся, — но разве то, чем я занимаюсь, не означает буквально «держать впроголодь»? Разве это не то, что делает любой писатель? Разве это не конечная цель любого писателя? Держать впроголодь, пока сам не упадешь?

И он поцеловал Рафаэллу.

Рафаэлла посмотрела на Крига и сказала:

— Но если ты хочешь держать впроголодь других, то нужно уметь полностью контролировать свои собственные желания?

— Совершенно верно, — согласился Криг. — Нужно закамуфлировать свои желания и спрятать их под сукно, сосредоточиться только на том, как «держать впроголодь».

Его глазки засверкали.

Мы встали из-за стола. Мы оставили воркующих голубков наедине. Рафаэлла витала где-то далеко. Намного дальше, чем когда мы лежали с ней и с братом в кровати, тесно прижавшись к ней, чтобы согреться, и она рассказывала нам о поклонниках, которых она держит впроголодь. И еще о нашем отце и о маисовом ликере, о том вечере, когда он встал на тропу войны, собираясь ограбить мужика с дубинкой из эвкалиптового дерева. Маисовый ликер лез у него чуть ли не из ушей. «Останься лучше дома», — просила Рафаэлла, но он не желал ее слушать, он принципиально не слушал женщин.

Чуть позже Рафаэлла сказала: «Каждый человек умеет в жизни делать что-то одно, этим и надо заниматься. Только несчастные делают то, чего они как следует не умеют».

В тот раз Эвальд Криг впервые остался у нас ночевать.

10

Вечерами, перед тем как лечь спать, мы ставим фотки перед зажженной свечой. Утром кладем ее фотки в конверт и засовываем конверт себе в карман.

Вчера в холле, внизу, где мы порой остаемся поболтать после урока, хорватка вдруг прошептала: «Покажите фото».

Она четыре дня не спрашивала про фотки, и мы уже подумали, что она так никогда про них и не спросит, что она про них забыла.

Мы достали фотки, и она начала их рассматривать. Смотрела так, словно видела их впервые.

— Красивые, — наконец промолвила она.

Мы кивнули.

— Такой вы должны меня запомнить, — сказала она. — Никому не показывайте эти фото. Никто не должен знать меня такой, кроме вас.

— Где были сделаны эти фото? — спросил Поль, когда мы выходили через двери-вертушки на улицу.

— Они были сделаны… — сказала она. — Они были сделаны, и это самое главное.

— Хочешь еще яблочного торта, кофе и много молока? — спросил Тито.

— Нет, — ответила она. — Сейчас мы пойдем к реке.

И мы пошли по направлению к Гудзону. Она все болтала обо всем подряд. Когда мы подошли уже к самой реке, Тито спросил:

— А где твоя мама?

— Ах, моя мама, — отозвалась она и снова издала этот звук, как при произнесении твердого Т. — Она целыми днями спит. Так никуда в жизни не продвинешься, скажу я вам.