День уборки
Шрифт:
– Ну, я пошла...
– сказала она. Галина Николаевна всплеснула руками и воскликнула:
– Лина! Вы все-таки собрались? После всего! Вы с ума сошли, я не пущу вас!
Лина молча надевала сапоги - остроносые, на высоком каблуке, не торопясь заправляя в них брюки.
– Я... я вас любить не буду!..
– беспомощно, по-детски закончила Галина Николаевна. Лина усмехнулась невесело:
– Будете, тетя Галя. Куда вы денетесь... Она подошла к Галине Николаевне - высокая, на каблуках, тонкая, положила обе
– Уж небо осенью дышало, тетя Галя, уж меньше становился день...
– и вдруг сказала длинную фразу на каком-то чужом языке.
– Это кошмар!.. Вы, конечно, останетесь там ночевать.
– Ну, я надеюсь, меня не выгонят.
– Возьмите на всякий случай деньги на такси. Вдруг придется возвращаться вечером одной.
– Вы полагаете, меня все-таки могут выгнать?
– весело спросила она.
– Ох, Лина, Лина...
– Лина надела пальто - тоже черное, обмотала шею черно-красным полосатым шарфом.
– Нюра!
– сказала она из прихожей.
– Прощайте. Спасибо вам.
– Мне-т за что?
– откликнулась Нюра, немного оторопелая.
– Вам дай бог...
Уже в дверях Лина неожиданно повернулась и сказала, придерживая дверь:
– Я вот думаю - а как она спину брила? А, Галина Николаевна? Вот где трагедия!..
– Идите наконец, ненормальная!
– махнула рукой расстроенная Галина Николаевна. Дверь захлопнулась. Слышно было, как на лестничной клетке простучали по кафельному полу Линины каблучки, - и все стихло.
Галина Николаевна приплелась в кухню, села на табурет, напротив Нюры та допивала чай, - и тихо сказала себе:
– Хоть бы она десятку нашла в кармане... Ведь не заметит, такая рассеянная...
Нюра вздохнула, зачерпнула вишневое варенье и опустила ложку в чай. Она опять подумала о своей Вальке.
– Непутевая?
– сочувственно спросила она Галину Николаевну, кивая на дверь.
– Кто?
– та смотрела на Нюру, не понимая.
– Ну... племяшка... или кто она вам?
– Нюра!
– удивленно воскликнула Галина Николаевна.
– Вы что? Это же Лина! Вы не узнали? Вы же так любите на ее портрет смотреть... Нюра тихо ахнула и откинулась на стуле.
– Вот те на...
– медленно проговорила она.
– А я-то весь день думала где ее видела? Не признала...
Теперь ей уже было непонятно: как же, в самом деле, она не узнала Лину? Может быть, потому, что на портрете та смотрит вбок, ускользающим взглядом, а - живая, настоящая заглядывает прямо в глаза?
Нюра пожала плечами и повторила:
– В косыночке этой... веснушки... така молоденька... Не признала.
– Молоденька...
– с горечью сказала Галина Николаевна.
– Ей уже под тридцать, Нюра. У нее уже Андрюшка на будущий год в школу пойдет... С мужем рассталась давно...
–
– Ишь ты...
– вздохнула Нюра понимающе и тронула Линину книгу на подоконнике - черно-белую.
– Не по-русски чего-то написано.
– По-английски. Это Торнтон Уайлдер, писатель такой...
– Ишь ты, - еще раз удивилась Нюра, - так - прямо и шпарит?
– Лина преподает язык в институте.
– Вот те и девочка, - подытожила Нюра...
– Ладно, хорошо у вас, однако идти пора... Позвоню только кое-кому... Можно, Галинниколавна?
– Ну конечно, Нюра, - рассеянно кивнула та, продолжая думать о своем. Представляла, как Лина едет сейчас в метро - в черном пальто, черной шляпке, шарф черно-красный вокруг шеи обмотан, вокруг шеи... А может, вспоминала лицо своего - молодого Володи, с рассыпанными на лбу темными волосами, с ухмылкой веселой и этим: "Почему фильде-перс? Почему не фильде-грек?".
Нюра порылась в своей хозяйственной сумке, достала красную записную книжку, всю исписанную - ой-ей - какими адресами, и уже на пороге спальни обернулась вдруг и спросила:
– Галинниколавна, а портретик-то кто с ее делал? С Лины-то?
– Брат. Он художник.
– А-а...
– протянула Нюра.
– Ну, тогда понятно... От брата не скроешься. Брат родной - он все видит. Ему улыбайся, не улыбайся.
– Да, - сказала Галина Николаевна.
– Очень талантливый художник, но тоже, знаете, Нюра, - свои капризы, свой характер. Эти таланты обычно такие тяжелые люди.
– Эт мы знаем!
– заверила ее Нюра, навидавшаяся на своем веку "талантов".
– Вот Лина и тянет двух своих мужиков - брата и Андрюшку. Да еще диссертация на шее, никак закончить не может...
– И спохватилась: - Ну, звоните, Нюра, звоните!
Через минуту Нюра уже кричала в трубку своим смешным тонюсеньким голоском:
– Софь Марковна, вы обои-то возьмете? На "Войковской"... Краси-ивыя, обои-то... Красные, с золотым... Ой, краси-ивыя!..
Вечером, сидя у телевизора, Галина Николаевна услышала, как отпирают входную дверь. Она устремилась в прихожую.
Там стояла Лина - опаленная морозцем, припорошенная снегом, как-то странно, безудержно, болезненно веселая.
– Лина?..
– растерянно пробормотала Галина Николаевна и умолкла.
– Он на тренировке, - громко, внятно, как глухонемой, объяснила ей Лина не раздеваясь. Словно она пришла сюда только затем, чтобы объявить это.
– На какой тренировке?
– тихо спросила Галина Николаевна.
– Ка-ра-тэ! Это сейчас очень модно.
– Она засмеялась.
– Вот записка: "Я на тренировке. Заночую у Афанасия. Завтра звякну, не скучай, целую".
– Ее тонкая рука судорожным движением сильных длинных пальцев смяла записку и сунула в карман пальто.