День войны
Шрифт:
в прибрежном атлантическом песке.
Возводишь репутацию бумаги
рисунками до Месси и Пике.
А как иначе? Куришь сигарету
тайком у подоконника в ночи,
пока летит вдоль облака газета.
В наушниках – Кино и Кирпичи.
Немного водки, лука, хлеба, перца.
На пояснице – новое тату.
В уме – законы Ньютона и Герца.
Сбиваешь палкой птицу на лету.
Потом ее в своей квартире лечишь,
но
– Губанов, – произносишь в поздний вечер,
который на рассвете изнемог.
Ушел в себя, скукожился и умер.
Приятное выдумывая вновь,
глядишь кино Левиафан и Бумер
и правую выщипываешь бровь.
Выкидываешь всякий хлам из шкафа
и говоришь мне голосом ручья,
что голова и шея у жирафа
есть в туловище вросшая змея.
* * *
Булгаков пишет книгу про армян,
евреев, пакистанцев и арабов.
Бодлер напрасно ищет могикан
среди креветок, осени и крабов.
Израиль ест сметану и блины.
Есенину приятно в отчем доме
курить табак, дымить и пить Апсны.
Хемингуэй стоит в дверном проеме.
Глядит на одинокого ПЖ
и думает не о самоубийстве,
поскольку совершил его уже.
Тургенев головою в евразийстве.
Внутри него он делает восторг,
почувствовав в себе природу горца.
Ты женщина по имени Восток -
ты катишь снежный ком на Запад – солнце.
* * *
Ты греблей занималась на заре
своей далекой от разгадки жизни.
На рынке удивясь дороговизне,
идешь сушить колготки во дворе.
Болтаешь с петухом на языке
гусей, индеек, куриц или уток.
Поскольку сон твой чрезвычайно чуток,
птенец проклюнул на твоем виске.
Его полет над головой твоей
тебя пугает малость и немного,
ведь в церкви ты упрашиваешь бога
внести залог за счастье дочерей.
Потом готовишь булочки в печи,
смеясь себе, знакомым и соседям.
"Ну решено, – ты говоришь, – мы едем
на кончик догорающей свечи.
На нем покажем людям мы пример
того, как надо стартовать с верхушки".
Пора понять, что ноги – это клюшки
в руках Канады и СССР.
* * *
Кури табак, ведь это хорошо,
совсем не плохо, нынешне и круто.
Вдыхай ноздрями белый порошок,
болей за Брагу, Лилль и Батистуту.
Не выдавай разврата своего,
что
Не опасайся больше ничего.
Тебе от славы никуда не деться.
А потому рифмуй свои слова,
пиши романы и печатай пьесы.
Пускай тобой окружена Москва,
ты создавай в искусстве Марсельезы.
Твори большое в мире "ого-го"
и строй стальную лестницу на небо.
Исполни людям песню Сулико.
Насыпь синицам семечек и хлеба.
Воздвигни разум над самим собой,
чтоб познавать космическое свыше.
Играй на скрипке, будто это бой.
Будь каждый миг в Берлине и Париже.
Все силы на борьбу с собой зови,
поскольку так желает ныне Мекка.
В любой людской участвуют любви
два с половиной человека.
* * *
Хлеб продается в Пятерочке для
старцев, одетых иначе, чем все остальные.
В небо из пушек стреляя, паля,
мчатся герои, ковбои, впадая в пивные.
Те распростерты на данной земле.
Только бандиты равны уравнению Бора.
Водка, паштет, огурцы на столе.
Вопли летят в мою голову из коридора.
Там убивают девчонку мою,
то есть чужую – я сам еще толком не понял.
Я отдыхаю, бухаю, пою.
Взглядом своим повторяю пятнадцать Японий.
Верю в Италию не на снегу.
Сам не могу удалиться и остановиться.
Грею на газовой плитке рагу.
В окна стучится большая пернатая птица.
Стан ее гибок, подъят и могуч,
так как вчера, говоря между всеми и нами,
семь миллиардов упало из туч
капель с руками, ногами и головами.
* * *
Щебечет щебень над землей,
подробности свои откинув.
Весной, короткою и злой,
в Магните сок весьма малинов.
Наполнен кровью стариков,
в сплошной Пятерочке живущих,
чтоб заливать в себя Мягков.
Подержаны людские души.
Разбросаны по городам.
Ну что сказать и что поделать?
Слоняются по проводам
число пятьсот и цифра девять.
Они шатаются слегка
от выпитого ими тока.
Знакома правда кулака
нам всем от юга до востока.
Не зря на свете повелось
брать телевизор фирмы Супра.
Лети, лети, земная ось,
из рук чухонца в сердце зубра.
Твори любовь и произвол