День войны
Шрифт:
С Вахтангом курит Зурико.
У них в глазах танцует Атлантида
вокруг кавказцев и иных
собратьев греков, то есть Парменида.
Взлетают в небо кашель, чих.
На нем они встречают сразу банду,
в Нью-Йорке видящую твердь.
На поле все футбольные команды
пинают мяч, который смерть.
* * *
Данелия гуляет по воде.
Он умер, но еще живой повсюду -
в
Я пью коньяк, курю, веду верблюда
в пески Сахары и к себе домой,
где ласточки летают вместо вишен.
В гостинице сидит на стуле бой,
Акутагава в ней весьма всевышен,
рисуя на бумаге свой рассказ
о лилиях, цветущих в Амстердаме.
Рюноскэ одинок и смят сейчас,
стихи не пишет о Прекрасной даме,
поскольку Блок его опередил.
Япония полна вина и водки.
Несет девчонка сумку Крокодил.
Подтягивает черные колготки,
подобные закату и траве,
а также антилопам и гиенам.
Вот так и я шагаю по Москве -
по крышам, шпилям, вышкам и антеннам.
* * *
Надо купить кукурузы, гороха,
но я дорогой небрежною
молча иду до восторга и вздоха.
Радуюсь очерку Брежнева.
В нем он поведал историю града
псковского или московского.
Вывел наружу людей Ленинграда,
чтобы послушать Чайковского.
Запечатлеть это действо на пленку
фирмы Песчинки и трещины.
Если к мужчине прибавить ребенка,
то образуется женщина.
* * *
Поскольку не зря я на свете живу,
я должен фантастику сделать реальностью,
себе покорив Вашингтон и Москву.
Весь мир охватить девиантом и странностью.
Спустить с поводков всевозможных собак.
Их рыком зажечь города и селения.
Курить дорогой и дешевый табак.
Летать за вином по утрам во вселенную.
Его покупать на планете Уран.
Пускай мне завидуют люди и бесятся,
но сей вариант жизни будет всем дан.
На небо ведет стихотворная лестница.
Она колоссальна и возведена
различными в мире ничейном поэтами.
Любая взлетит над землею страна.
Давлю на планету собой я поэтому.
Веду из романа в роман провода,
идя по задворкам дорогами скользкими.
Чтоб в каждой квартире горела звезда,
все люди обязаны стать Маяковскими.
* * *
Тебе
которые завянут через день.
Глядишь порою за обедом ящик,
берет свой надеваешь набекрень.
Вздыхаешь о прошедшем и минувшем.
Не хочешь трансцендентное курить,
поэтому ты отдыхаешь с пуншем.
Ведешь повествование за нить.
Творишь немного в оном беспредела,
хоть ты беседу ценишь и хранишь
и путаешь с ней собственное тело.
Твой левый глаз – Малага и Париж.
А правый – Македония и Конго.
Берешь в Универсаме пастилу,
похожую на сталинскую пленку.
Идешь ко мне сквозь нынешнюю мглу.
Летишь на землю белыми снегами,
спадая беззастенчивой стеной.
В уме твоем танцуют Мишки Гамми.
Ты балуешься вечерами мной.
То пишешь, то не пишешь, то читаешь
на остановке Мураками Рю
и новости про Сирию и ДАИШ.
Не зря тебе я ныне говорю:
"О Грузия! Ты вся изнанка боли,
но до сих пор – отнюдь не сгоряча -
абхазы в том участвуют футболе,
где головы грузин взамен мяча".
* * *
Вперед, Россия, к новым временам,
когда тобою будут править боги,
текущие к тебе по проводам.
Не леопарды и не носороги
из пьес давно забытых стариков,
носящих имя Мы не драматурги.
Тебя поднимет из руин Тальков,
столицу воскресив в Санкт-Петербурге,
в том месте, где всегда она была,
но только проявилась слишком поздно.
Империя должна погибнуть зла,
чтоб воспылали днем и ночью звезды
в Саратове, в Уфе, в Караганде,
в Тбилиси, в Душанбе и в Ереване.
И будет понят, а не проклят Нжде.
Вселенная поместится в стакане,
который опрокину я в себя
и захмелею от природы Марса.
Глазами человечество слепя,
придет Чаренц в поэзию из Карса,
присядет в поле, вынет лук и сыр
из сумки и закусит на просторе.
Проснись, Россия, и зажги весь мир,
прикончи время, мрак, болезнь и горе,
пройдись отсюда в сторону братвы,
дающей сто бычков в одну минуту.
Мы победим историю травы,
земли и праха, сделав их валютой
в руках ребенка двух или трех лет.
Пускай бессмертным станет всяк и каждый.
О том поют компьютер и планшет.
Мы все покинем этот мир однажды,