День жаворонка

Демыкина Галина Александровна

Лидия Андреевна, грузная, с одышкой, пресмешно исполняла танец своего детства: выхватила из толпы длинного застенчивого Володю Заева и носилась вокруг него, то бурно обнимая, то отталкивая и пыхтя, как паровоз…

Матчиш — испанский танец, Он кровь волнует, Кто бешен, кто испанец, Матчиш танцует!

И потом терпеливо учила его, елейно напевая:

И

не спе-ша Продела-ем мы па, За-чем же нам спешить, Коль вре-мя есть у-чить!

Окончив танец, Володя прошелся по комнате на руках. А утром все, ничуть не уставшие, под началом Алика повторили на разные голоса знаменитое, воспетое Чапеком театральное словцо, которое говорит труппа, изображая толпу. Алик командовал:

— Тревожно! — И голоса, сходясь и разбегаясь, возвещали: «Рабабора», «Рибабора» — ропот толпы, одни голос вопросительный, другой испуганный, третий негодующий…

— Задача усложняется, — продолжал Алик. — Изобразите восхищение!

— Рабабора, рибабора! — отвечала съемочная группа, с ходу разбирая эмоции по голосам — благостно, восторженно, удивленно…

Провожал гостей Юрка с гитарой, пел им на серенадой и лад сверху, с лестничной площадки своего восьмого и пока:

О, приходите, дорогие!

И они, все ниже спускаясь по лесенке (лифт не работал), музыкальным шепотом отвечали:

Мы придем ночной порой!

Снова Юрка:

Приходите, я молю вас!

И опять они:

Мы вернемся в замок твой!

Счастлив ты, Юрка?

Счастлив.

Все получил?

Что вы! Это же малость. Но пока мне довольно! Ха-ха-ха! «Рабабора», «рибабора»…

Гл. IX. Она

Ну да, у меня странное имя — Она. На родине моей мамы, в Литве, такое имя — как листок подорожника. Дело не в имени. Он не знал, как меня звать, когда задержал на мне глаза. Что мы тогда отмечали? А, ну как же — его фильм. Сидели в Доме актера. Я не была там раньше, но всегда хотела.

В большом зале там были артисты из цыганского театра. Они, знаете, как птицы жарких стран, в разном оперении — розовые, зеленые. И гортанные голоса… Сразу, как мы вошли, я их и увидела. Ну точно — залетные птицы!

Все уже расселись — нам были заказаны столики, — а я еще иду, иду медленно и гляжу. У нас на студии тоже красивые девочки, особенно Тоня — она меня и позвала. Тоня просто себя ведет.

— Поедем, Онка,

что ты?

— Я из другой группы.

— Ну и что? Я тебя приглашаю.

— Я не одета.

— Вот пустяки!

А сама в джерсовом длинном платье с блестками, на груди цепочка. Прямо в гриме поехала: глаза — два черных колодца, дна им нет. А я замухрышка рядом с ней, я же знаю.

— Ты в своих брючишках, — говорит, — отлично глядишься. В тебе есть элегантность.

— Спасибо, Тоня. Поеду, поеду! Вызвали несколько машин.

В такси места не хватило, меня к кому-то на колени посадили — я ведь девочка! Ну и ладно! К кому-то!.. Это и был он, он самый, я только не знала, и отношения наши были деревянные, и сами чурки. Две чурки.

У них тут все целуются запросто — в кино, — обнимаются. А мне вот неприятно у чужого, пусть и пожилого, мужчины на коленях сидеть. Ну, что об этом! Это все забылось сразу. Потому что вошли в залу, как в праздник. Швейцар у двери всем улыбается, кланяется. И эти цыгане.

А потом сели, заказали вина, закуски. Пока заказывали — оживились, лица разгорелись. А принесли — а говорить вроде нечего. О делах группы — уж надоело, а так — о чем же? Выручил Алик Родин, — он хоть и неважный артист, а его всегда выпивать берут — хорош за столом. Он умеет всех изображать.

И вот он волосы на лоб спустил, брови рукой растрепал, рот в ниточку вытянул, и получился директор нашей киностудии. Ну точно! Все захохотали, захлопали, а он салфетку через руку перекинул, согнулся в спине и важным директорским голосом:

— Разрешите, э… я вас, э… обслужу. У вас заказик еще не приняли?

И так сказал про «заказик», ну точно сейчас отравит, яд подсыплет.

Тут все наперебой:

— Водки подай!

— Где приборы!

— Целый час ждем!

А он все тем нее, директорским:

— Прошу вас не набуздаться, как третьего дня-с. А час — это не единица времени. У нас годами ждут-с. Да-с. Не всем так фартит, как некоему Бурову-с, нашему молодому специалисту, э… нашему будущему…

Буров Юрий Матвеевич…

У него глаза светлые под наплывшими веками, — ох, как он на Тоню глядел! Впил её всю, с ее джерси и цепью!.. Я увидела и отвернулась.

Сидели кругом чужие люди, вливали вино в горло, скалили зубы, шумели. И никому, никому не было дела до меня.

Я опять поглядела. Эти двое подняли отдельный тост.

— За ваши удачи, — сказала Тоня интимным голосом. У нее, наверное, такой специальный голос для любовных сцен.

— Устал, — ответил он серьезно, не в тон ей.

— Да вы… да мы еще только начинаем! Что вы! — закричала она.

Ей было безразлично. Он это услышал, поднял и опустил плечо, погасил глаза.

— За вас, Тоня.

Она стала рассказывать:

— Я столько видела в жизни, что вы! Меня два раза в театральный не приняли, со второго курса за профнепригодность хотели выгнать, ой, что вы!