Деньги круглые
Шрифт:
Возле аэровокзала он съехал на стоянку, пробрался поглубже между машин, опустил щиток с надписью "Обед". Маша тихо сидела, держась за клетку, и следила глазами за отцом. Он толкался у выхода из аэровокзала, наметанным глазом отбирая подходящих клиентов. Привел одного и, усадив в машину, велел ожидать. Потом привел второго. Оба ждали молча, озираясь по сторонам. И Маша молчала. Вдруг она увидела в окошко, что отца бьют.
Били его прямо возле выхода, у стеклянных дверей. Их трое, а он один. Маша закричала и бросилась на помощь. Клубок крутится - не поймешь, кто где. Бежать далеко, машины сплошным
– Прекратите, кому говорят!
– А ну разойдитесь!
Клубок стали растаскивать двое милиционеров, по лени вмешиваться не собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики. Драка иссякла. Отругиваясь и грозясь посчитаться, отец пробрался между чужими руками и ногами, получил еще удар в спину, но уже увидел дочку, стал на колени и поднял ее на руки.
– Ты цела?
– Цела, цела, - повторяла рыдая Маша.
– А ты? Ты?
Он принес ее в машину, усадил, и сам сел. Глянул на себя в зеркало, оторвал кусок газеты и молча стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом назревал подтек.
На заднем сиденье, плотно прижатые двумя большими чемоданами, покорно ждали клиенты.
– Что там?
– спросил пассажир с "дипломатом" в руке.
– Суки!
– цедил отец.
– Хотят, чтобы делился. С вас, значит, с каждого, по двадцать пять, а им отдай двадцать пять с рейса ни за что. Не то, говорят, шины будем резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся, не дам! Как жить, а?
– Надо платить, - рассудительно высказался пассажир с "дипломатом".
– Платить, а то порежут. И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати или убьют. Хотя для конкретного случая все одно: дал бы им двадцать пять, а за это спокойно взял бы третьего пассажира. А так не дали. Правильно я рассуждаю?
Другой клиент, средних лет деревенский мужик, тихо сопел, забившись в угол, и на всякий случай в дебаты не вступал.
– Машка, ты в порядке?
– отец немного успокоился и повернул ключ зажигания.
– В порядке, - неуверенно прошептала она, все еще всхлипывая и разглядывая содранные коленки.
– Тогда поехали. Матери не говори, что драка была.
Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую пачку. Маша проводила ее глазами. Пачка взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт. В этот момент встречный грузовик поднял ее в воздух. Взлетев, пачка опять упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом.
По обеим сторонам шоссе замелькали желтые, облезлые деревья. Пошел дождь, зашлепал по стеклу один дворник. Другой оказался поломанным. Отец матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал клеймить позором напарника Тихона, который выжимает из машины бабки, ни о чем не заботясь.
– Небось, и сцепления не сделал, потому что на слесарях сэкономил, ворчал он.
– Или ждет, чтобы я его у барыг купил.
Пока они развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге, совсем стемнело. Зато дождь прошел, только воздух остался сырым и зябким. Маша стала кашлять, мерзнуть, съежилась и положила ладошки между коленок. Отец включил печку. Снизу
– Все!
– крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула.
– Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!..
– И за сотню не поеду. В парк, девочки, еду, в парк! Время вышло. Видите, ребенок совсем спит?..
Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила:
– А порошочка нету?
– Нету, нету, - бросил он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. Этим не балуюсь. Других спроси!
– Зубного порошочка, пап?
– Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то!
Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.
4.
Тут было темно, и стоял длинный хвост машин. Отбивала Андреич, протягивая из окошечка руку, брал у каждого путевку, опускал под стол, а затем вытаскивал и грохал штемпелем. Отец тоже достал свою путевку и, как все, сунул в нее деньги, чтобы ему не отметили опоздания, подумав, добавил за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо.
Въехали на мойку, и отец опять вынул рубль и сунул в халат старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье.
– У тебе здеся чисто, блевоты нема!
– сказала мойщица, но рубль взяла.
Они опять протискивались в лабиринте машин с зелеными огнями. Возле забора отец остановился и стал раскладывать деньги из разных карманов на сиденье, бурча себе под нос:
– Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны...
– А бабушке?
– спросила Маша.
Не отвечая, он прикидывал, сколько в той трети, которая пойдет от начальника колонны пополам директору таксопарка и секретарю партбюро. Директор треть своей шестой части отдаст начальнику районного ГАИ, а секретарь партбюро - секретарю райкома. А уж кому далее и какие доли, нас не касается. Там свое не прозевают.
– Погоди-ка!
– он пересчитал кассу.
– Не сходится же...
Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал.
– Маш!
– крикнул он.
– Денег-то в выручке не хватает. Старика бесплатно везли, а еще?.. Видно, в драке у меня из куртки выдернули. Четвертачок дай-ка обратно!
Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку.
– Так... А червончик на, Маш, спрячь...
Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину.
– Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший?
– Чего?!
– Тот дяденька, который со скрипом...
Посмотрел он на нее, устало вздохнул и не стал отвечать. Только зло хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на сиденье, на его месте, рядом с Машей.
– Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак она мне червонец показывает. Ха!
– День плохой, правда.
– Хитришь, поди. У Клавки приобрел что надо? Я за твое здоровье нагребу.
– До свидания!
– вежливо сказала Маша, вылезая на холод.