Деньги на ветер
Шрифт:
Фотография запечатлела ее рядом с бородатым мужчиной, довольно полным, с проницательными карими глазами и черными волосами почти без седины. Он саркастически улыбался, как бы подтрунивая над самим собой. Я не видела его четырнадцать лет, но сомнений у меня не возникло, это определенно был отец. Он выглядел как один из тех интеллектуалов, что выступают у нас по первому каналу, рассуждая о торговле с Китаем или о замечательных перспективах революции в двадцать первом веке.
— Вы удовлетворены? — спросила Карен, забирая у меня фотографию.
— Не позволите ли задать
— У вас всего одна минута. Поймите, мне тяжело отвечать на вопросы об Альберто. И потом по воскресным утрам идет «Опасность!», я никогда не пропускаю. У меня это вошло в привычку. Привычки помогают прожить день, вы не находите?
— Согласна. Можете смотреть и разговаривать со мной одновременно. Может быть, если бы я могла зайти хотя бы на…
— Лучше без этого.
— Ну что ж, по поводу сеньора Суареса остается невыясненным по крайней мере…
— Нет ничего невыясненного. Он купил паспорт, поскольку хотел считаться Суаресом, человеком, постоянно проживающим на территории США. А нужно ему это было, чтобы получить право здесь работать.
Я улыбнулась:
— Вот тут-то и возникает неясность, se~nora Суарес. Кубинскому невозвращенцу автоматически предоставляется зеленая карта, номер соцобеспечения и прочее, разве не так? Зачем же в таком случае вашему супругу понадобилось выдавать себя за мексиканца?
Выражение лица Карен изменилось. Оно потемнело, омрачилось подозрением.
— Вы из какого учреждения, мисс Эрнандес? Вы говорили, но я забыла.
— Из консульства в Денвере.
— Позвольте взглянуть на ваше удостоверение.
Mierde.
Она поняла.
Отец, наверно, успел ее подготовить: «Если кто-нибудь придет расспрашивать обо мне, в первую очередь — проверь документы».
Я рылась в бумажнике и судорожно соображала. От кого он скрывался? Среди майамистов он считался героем-невозвращенцем, каких в Соединенных Штатах сотни тысяч: игроки в бейсбол, боксеры, политики, врачи, инженеры и прочая интеллигенция. Но отец на Кубе занимал скромную должность служителя на пароме. Зачем ему-то было бежать в США?
— Знаете, мне немного неудобно, se~nora Суарес, но документы, должно быть, остались в другой сумке. Могу послезавтра вернуться и показать вам их, если это поможет.
Она едва заметно покачала головой. Прищурилась. Мои слова ей не понравились. Украдкой искоса глянула в спальню. Видимо, там у нее сторожевая собака, телефон или пистолет.
— Так мне возвращаться с удостоверением? — настаивала я.
— Да, пожалуй, так будет лучше, — ответила она с заметным испугом.
— Скажем, во вторник в десять утра?
— Чудесно.
— Вторник, отлично. Что ж, в таком случае я пойду. Простите, что побеспокоила вас, надеюсь, мы все решим на следующей неделе.
— Да, — согласилась она почти шепотом.
Я улыбнулась и двинулась по дорожке к Буковой улице. Прощай, мачеха.
Я не оглядывалась, но знала, что сейчас она в спальне, кому-то звонит, вынимает деньги, припрятанные
Я не знала, как подступиться к этой головоломке.
Или он погиб не в результате несчастного случая? Или был совсем не тем, за кого его принимали?
Неужели Рики все неправильно понял?
Дом скрылся за деревьями, я оказалась на Буковой улице. Перейдя ее, вошла в лес и стала ждать.
Карен потребовался всего час, чтобы набить видавший виды «вольво» восьмидесятых годов чемоданами и картонными коробками. Доехав до Буковой улицы, она свернула направо. Черт! Будь я на машине Эстебана, можно было бы поехать следом, но на самом деле это не имело значения. Она свернула на юг, в сторону Ай-70, автострады, идущей через всю страну, по ней она могла добраться до Лос-Анджелеса, если поехала бы на запад, или до Нью-Джерси, если на восток. Я запомнила номер, записала его на всякий случай, вернулась к дому и влезла в окно гостиной. Здесь все, кроме белых кресел и дивана, было перевернуто вверх дном. Диван она передвинула к стене, вероятно, хотела освободить место для сборов.
Да уж, это были сборы так сборы!
Ящики выдвинуты, одежда раскидана, картины сорваны со стен, белье — с кровати. Методично до сумасшествия. Все это они успели отрепетировать.
Ни фотографий, ни дневников, ни книг.
Я-то рассчитывала, что увижу хоть какие-то книги, успею просмотреть названия, пока Карен будет заваривать мне кофе.
Я порылась в мусорном ведре, но и там не нашла ничего заслуживающего внимания, лишь несколько непонятных счетов. Все, что могло представлять для меня ценность, исчезло. Сегодня она все это сожжет, а пепел выкинет в мусорный бак на случайно выбранной стоянке грузовиков.
Я надела на руку пластиковый пакет и пошарила в унитазе, но и тут ничего не было.
Обыскала весь дом. Сначала быстро и поверхностно, потом медленно и методично.
Ничего.
Села на диван.
Воспоминания. Вина. Слезы. Рики советовал не ожидать многого от этой поездки, и он был прав.
Подобно алхимику, превращающему свинец в золото, я переплавила томившее меня чувство вины в ярость. Сделать это было несложно, особенно после того, как Карен столь живо описала мне его смерть.
Я встала с дивана и, ни к кому не обращаясь, произнесла:
— Не знаю, что ты тут делал, отец, не знаю, чем была занята твоя голова, но ты и Карен облапошил так же, как нас. И… и вот что еще имей в виду: я зла на тебя! Злюсь за то, что бросил нас, что не писал, что пропустил мою кэнсеаньеру, [21] что не посылал ничего. С момента твоего отъезда я не сочинила ни единого стихотворения, мама почти сошла с ума, и все мы застряли на Кубе. Ты натянул нам нос, папочка, здорово натянул.
21
Кэнсеаньера — пятнадцатый день рождения девочки, праздник совершеннолетия.