Деньги на ветер

Маккинти Эдриан

БМВ двигается как танк, а уж я-то знаю, как двигаются танки, часть моей военной службы прошла на советском танке Т-72.

Подъехав к воротам, я освещаю дорогу дальним светом фар. Сердце колотится как бешеное. Оборачиваюсь назад, хочу убедиться, что ворота гаража автоматически закрылись.

Не закрываются.

Что делать? Пошарив в салоне, нахожу маленькую коробочку, пристроенную за откидной солнцезащитный козырек. Возле одной кнопки надпись «открыть/закрыть». Нажимаю.

Гараж

закрывается.

Еду к воротам в сторону Олд-Боулдер-роуд. Неведомым образом они узнают о моем приближении и открываются сами. Я выезжаю на горную дорогу и сворачиваю налево, вниз по склону.

Теперь можно снять лыжную маску, постараться сосредоточиться на управлении машиной.

Черт! Забыла оставить записку, что вернусь к полудню. Ничего страшного, об этом переживать не стоит. Прислуга ничего не заметит. Да я и есть прислуга.

По обочинам дороги мелькают обледенелые деревья. Юкилис начинает издавать какие-то звуки.

Включаю радио. Щелк, щелк, щелк, так, нахожу денверскую радиостанцию, передающую классическую музыку. Играют Шостаковича.

Достаю дорожную карту. Включаю свет в салоне.

Где это мы?

А, вот здесь.

Олд-Боулдер-роуд — первая же развилка.

Выключаю свет, машина несется вперед.

Деревья. Дома. Развилка. Мне сюда.

Дорога разделяется на две. Тридцать четвертая идет на восток в Национальный парк «Скалистые горы», номер сто двадцать пять ведет прямо в Вайоминг.

Мне нужна сто двадцать пятая.

Проверяю еще раз по карте. По прямой до самой границы штата.

Слежки за мной нет. Из багажника доносится стук. Впереди на сто двадцать пятой — огни легковых машин, грузовиков.

Снег как будто перестал, однако теперь пошел опять. Включаю дворники. Делаю погромче радио и, выехав на сто двадцать пятую, набираю скорость до девяноста пяти километров в час.

А там и до ста двадцати, до ста пятидесяти.

Минута проходит за минутой. Десять, двадцать, сорок пять.

За Шостаковичем следует Персел, за Перселом — Моцарт.

Я подъезжаю к городку Уолден и сбавляю скорость. В этот час на улицах никого. Снова разгоняюсь — и вскоре мы уже в Вайоминге. Надпись на щите: «Добро пожаловать в ковбойский штат!» Ниже кто-то нацарапал: «Родина Дика Чейни, вице-президента».

Внутренний голос, настойчивый, как сутенер-подросток, говорит, что вся эта затея — серьезная ошибка. Ставка — моя жизнь. И чего ради? Так до сих пор и не поняла хорошенько.

Заткнись. Помолчи хотя бы двадцать минут.

Но на БМВ я оказываюсь у озера через пятнадцать.

Мы едем, как кажется, без всяких усилий и так быстро, что я чуть не проскочила нужный поворот.

Торможу, машину заносит.

Съезжаю на проселочную

дорогу.

Темно хоть глаз выколи — слишком рано мы здесь оказались. Не сможем выйти на лед в темноте.

Придется ждать.

Луна, как сказала бы моя мама, в восьмом доме гороскопа.

Но мне нужно солнце.

Я выключаю двигатель, вытаскиваю пачку мексиканских сигарет и апельсин.

Глава 17

Пятьдесят косых

Пейзаж вокруг этого замерзшего озера, упрятанного в глуши американского штата Вайоминг, напоминает гравюру с изображением средневековой мавританской Испании. Минаретами высятся кизиловые деревья, гладь застывшей воды раскинулась, словно молитвенный коврик саджадах, а вороны в ветвях кричат, будто муэдзины.

Пытаюсь подобрать какую-нибудь кубинскую метафору, но не нахожу. На Кубе нет ничего подобного.

Безлюдно. Холодно. Спокойно. Безопасно.

Но и Америка — всего лишь образ в мозгу тех, кто никогда здесь не бывал. А приедешь сюда — и поймешь: страна как страна, не лучше и не хуже других.

Я просунула руку под мышку Юкилису, приподняв его над водой посиневшими на морозе пальцами, и начала говорить, а ему пришлось выслушать мой рассказ.

Я с Кубы, расследую смерть своего отца. Бедный сбитый мексиканец. Городской крысолов. Безымянный трудяга с поддельным паспортом. Никто.

Под видом горничной проникла к тебе в дом. Собирала материал и улики, подслушивала. Выяснила, что миссис Купер ни при чем. И Эстебан тоже. Как и Тоби. Это — ты. Я знала, что это ты. Мне Джек сказал. Мне все это говорили. Ты сбил моего отца и оставил его умирать на обочине.

Ну… Теперь ты знаешь.

Что можешь сказать в свое оправдание?

Ничего.

Он говорить не может. Едва дышит.

Пар от дыхания облачком застывает у наших ртов и смешивается с табачным дымом.

Скажи мне. Давай побыстрее, я буду к тебе милосердна. Потому что Пако прав, духа для такой работы мне явно не хватает. Ну же. Говори. И давай покончим с этим поскорее.

Говори. Пожалей себя.

— Рассказывай.

Смерть — туман на поверхности льда. Ей он не в силах сопротивляться.

— Но… это безумие, я не сбивал никого… За рулем был не я.

— Можешь ведь говорить, верно? А теперь, в последний раз прошу, скажи правду.

— Это и есть правда. За рулем был не я.

— Если не ты, то кто?

— Джек, — произносит он односложно, так, что я понимаю, что никого другого он уже не назовет.

— Разумеется, кусай руку, которая тебя кормит. Вини хозяина. Да только дело в том, что у твоего босса железное алиби.