Деревенские святцы
Шрифт:
10 января — память по мученикам, в Никомидии сожженных…
11 января — по младенцам, от Ирода в Вифлееме избиенных…
Двадцать тыщ заживо огнем казнили? Четырнадцать тыщ детей Ирод погубил, Иисуса Христа ищучи? Волосенки дыбом у внука, даже на печи под боком у деда-книгочея зябнется. Внучка к бабушке прижимается, от страха дрожит…
Мой дед сведущ был в одной грамоте — читать на снегу тропы пушного зверя. Историями из своей молодости меня занимал, пока сумерничали.
— На игрище в Макарино,
В сенях, по-нашенски на мосту, скулит лайка Африк, просится на голос хозяина.
— Африк! — рублю я не задумываясь.
— Сам ты Африк, — серчает дед. — Двери! Это двери: по мосту ходят, в избу не заходят.
— А другую? А еще?
— Полегче бы ты чего, — вступается бабушка за меня.
Они ссорились сегодня. Без леса деду не житье, сбегал на лыжах проверить капканы, ловчие поставушки, принес горностая, двух зайцев — вон их шкурки сохнут на пялах, — и бабушка недовольничает. Грех о святках по суземам шастать! Боже упаси деду прекословить, разбушевался: «Цыть, как тебя нету! В будни праздновать грех, в праздники робить — Бог простит».
Задело его бабушкино замечание, ворчит:
— Всем бы только полегче. К вершинке норовите. Кому под комель-то подставлять плечо? Ну-ка, удалая голова, что значит: «Стару бабку за пуп да за пуп, а сколь ее не трут, не мнут, она все тут»?
Оторвалась бабушка от пресницы:
— Посовестись, ведь седина в бороде!
Полно ей, полно. Опять двери! До взрослой скобы не дотянуться, дедушка прибил для меня скобочку пониже. Вот так пуп — все отдай, не жалко!
Где те вечера, от топящейся печки кутерьма алых, оранжевых бликов на бревнах стен и потолка? Где изба наша окнами на сосновый Магрин бор, на дедову лыжню мимо бани и амбара? Прошлое давнее, ничего от него не осталось, лишь память…
А маленькую печку надо было к ночи протапливать: стужа — спасу нет!
12 января — Анисья.
«Ко дню Анисьи холода повисли».
Сутками безветрие. Недвижим воздух, с ним, кажется, застыло и время.
13 января — канун, Меланьи именины. В устных календарях — порезуха.
Порезуха, Меланъины именины: жди гостей, ряженых, сажей мазанных. Пронюхали, что в печи шкварки-кишки, на столе саламата? Бабы с кудельными бородами, мужики в сарафанах. Нате, с ними коза, рога соломенные!
Где коза ходит — Там жито родит, Где коза ногою — Там жито копною, Где коза рогом — Там жито стогом.«Свинья умна у богатого гумна» — к этому присловью северяне охотно присоединялись. «Много хлеба — заводи свинью, и тебя без куска оставит». Сельские жители Вологодчины раньше держали немного свиней, архангельцы того меньше, счет был в губернии на сотни голов.
Молодежи и вовсе не до сна в канун, ночь единственную. «Ведьмы месяц крадут, айда, девоньки, за околицу караулить!»
Смотрите, устерегли: пасет месяц, пастух рогатый, стада звездочек. Дивья, коли парни
Бездна неба, блеск и сверканье снегов, омытых луной, таких непорочно чистых, таких голубых, что сердце щемит: куда все скрылось безвозвратно? Кому помешали гумна с ометами соломы, кладями снопов, избы кряжистые на подклетях, таинственная их завораживающая немота по ночам, чем нарушаемая, то перекличкой петухов?
Ушло, кануло, вместе с колядками, с приметами:
«Ночь звездиста — год ягодистый». «Лето ягодное — хлебно…»
14 января — Обрезание Господне. Василий Великий. Новый год по старому стилю.
В устных календарях солноворот Поморья — щедрый вечер, овсень, таусень, зажив дня.
Для него, щедрого застолья семейного, порезуха пускала барашка на жаркое, порося на студень: «На Васильев вечер свиную голову на стол». Встретить Новогодье за праздничным столом, ломящимся от яств, — заручиться изобильем. Хозяйка, что есть в печи, на стол мечи!
У него, Овсеня, Таусеня, колядки заимствовали припев, от него мороз величался Васильевичем.
К нему ходил на встречу Илья Муромец сеятелем счастья крестьянского…
Впрочем, обряд засевок под конец достался ребятне. От порога избы осыпай горстями зерна красный угол избы с божницей, с лампадкой под образами:
Сею-сею, посеваю, С Новым годом поздравляю! Чтоб здоровы были!Что мужиков касалось? Сором из избы не забудь сад окурить, последи за погодой:
«Туман будет — к урожаю…»
Одни и те же даты устного численника насыщались содержанием в зависимости от местных условий.
К островам Ледовитого океана, рыбацким, зверобойным становищам приблизился солнцеворот. «После Василия заотсвечивает», — радовал зимовщиков исход полярной ночи.
В губах-заливах к концу лов наваги. «Наважки всяк хочет»: 150 тысяч пудов «царской рыбки» ежегодно поставлялось на рынок.
Замирает ход беломорской, иначе сороцкой, сельди, названной так от села Сороки. В XIX веке однажды набилось косяков к берегу — ведром рыбу черпай! Мороженая «сороцкая» подкупала дешевизной (иногда 6 копеек — пуд), встарь добывалось ее около полутора миллионов пудов за путину.
15 января — Сильвестр.
В устных календарях — куриный праздник.