Деревня Цапельки, дом один
Шрифт:
А девочка Таня осталась в горнице у Алёниной бабушки.
— Ты не горюй, — сказала ей бабушка. — В Марьине клуб есть, туда и кино, говорят, привозят.
— А я и не горюю, — ответила Таня. Она взяла тот чемоданчик, что нашла среди вещей, и сказала, глядя в бабушкин потолок: — Я там в школу ходить буду. И вообще…
И открыла чемодан. А в нём рядком, на подушечке, лежали куклы: и Дашутка, и Эльвира, и Борька-голыш. Те хоть в платьицах, а он ничем не закрыт. Захолодал небось — как-никак осень. И глаза у него
— Зачем мне теперь куклы? — сказала Таня. И поглядела в окошко.
Алёна промолчала.
— Я их кому-нибудь отдам.
Алёна опять промолчала.
— И Эльвиру отдам. И Дашку-замарашку. И Борьку этого.
Алёна стала убирать со стола. Она не хотела говорить с Таней. И кукол её не хотела.
А как приехал отец железо и рамы с Таниного дома увозить, попросила:
— Пап, а пап, возьми домой хоть на денёк. Мне Борьку посмотреть хочется.
И отец вдруг сказал:
— Поедем.
Машина стояла возле дома, и Алёнка побежала поскорей и села в кабину, пока отец не передумал. Бабушка принесла ей в кошёлке огурцов и яблок:
— На, мамку-то угостишь.
Отец сел за руль, включил мотор. Поехали!
Глава XIV. Куклёнок
Мимо, мимо, мимо Цапелек! А в них и домов-то уже почти нет. Только плетни, а за плетнями кусты да яблони… Прощай, Цапельки! Нет больше Цапелек.
Сегодня, скоро, скоро, Алёна увидит маму.
…Мимо колодца с журавлём…
Алёна увидит маму и ещё Борьку. Братишку. Он ну точно куклёнок маленький! Волосы кудрявые, глазки синие! Ой, скорей бы!..
…Мимо леса, и луга, и речки, и бочажка…
Она так давно не видела маму. А Борьку Алёна сразу подхватит, и они пойдут гулять по деревне, и все будут завидовать. Скорее бы! Ой, скорее!..
Вот и Марьино. Большая деревня тянется вдоль реки. Куда речка — туда и она.
За рекой птицеферма. Её хорошо видно с дороги. Ходит там по земле, как среди жёлтого облака — только это не облако, а цыплята, — женщина в белом халате. Кто это? Вдруг мама?! Алёнка уже схватила отца за руку, чтоб машину остановил. А потом разглядела: не мама это, а тётя Надя.
Деревня большая, а вся знакомая: и дорога, и берег, и дома.
Гараж. А там машины, машины, машины. Утром оттуда и тракторы выползают — пылят да грохочут, и председателева легковушка вылетает, и папин грузовик… А на подножку грузовика мальчишки прыгают, Женька Соломатин… А отец им:
«Брысь, мелюзга!»
Вот и к дому подкатили. Скамейка возле окон, куры гуляют рябенькие. Цыплята уже подросли, сделались вроде бабушкиных: голенастые, бегучие… А так всё как было. Будто и не изменилось ничего. Но Алёна-то знает!
— Ой, пап, открой дверку-то! Открой скорей!
На крыльцо вышла мама.
— Мама! Мамочка! — И Алёна повисла у мамы на шее.
— Милая ты
— Ой что ты, мам!.. Мама, у нас бабушка очень хорошая. Мам, а где Борька?
— Пойдём, дочка, покажу.
Они вошли в комнату, а там в углу, под окном, качалка деревянная. Её отец ещё при Алёне мастерил. От спинки качалки до спинки белая марля натянута — это от мух и комаров. Приподняла мама марлю, а там… А там свёрточек крошечный, в белую простынку запелёнатый, одно личико видно. Розовое, носик махонький, рот как дырочка, а глаза закрытые. И дышит, дышит. А из-под чепчика волосики треугольничком.
Алёне захотелось его потрогать, погладить — живого, настоящего.
— Борька! Мы с тобой Цаплины. Ты знаешь?
Алёна осторожно коснулась ладошкой его лба в том месте, где волосы из-под чепчика вылезли треугольником — тёплые, мягкие.
А Борька весь покраснел, будто рассердился, сморщился, по лицу рябь прошла и тихонько — ну шёпотом прямо! — запищал, как замяукал. Ишь недотрога!
Она к нему всей душой… Она к нему как сестра… А он?!
Но мама была чему-то рада. Осторожно приподняла своего Борьку, положила на согнутую руку:
— Не плачь, сынок, не плачь, маленький…
А на Алёну и не глянула.
Алёна побрела к выходу, стукнулась о скамейку в сенях, потёрла ушибленную ногу и заплакала.
— Ты чего, дочка? — Отец поднял её лицо, заглянул в мокрые глаза: — Чего ты?
— Стукнулась.
— Ну, беда-то! Давай подую.
Он подул на Алёнину ногу, потом спросил:
— Ну, как тебе Борька?
— Пап… — сказала Алёна и отвела глаза. — Пап, что ж мы теперь делать-то будем?
— Как так?
— Борьке-то я не глянулась. Совсем не глянулась.
Отец рассмеялся, подхватил Алёну, вынес на крыльцо. Раскачал на руках, будто хотел бросить, а потом придержал, будто поймал.
— Вот так мы его! Выкинем.
— Нет, пап, уж пускай. Он не виноват.
— Ну, в лес к волкам заведём.
Алёна вспомнила Таню.
— Не хочу, чтобы Борьку к волкам.
Отец опять засмеялся, сел на крыльцо, посадил Алёнку к себе на колени.
— Вот что, дочка. Не тревожься зря. Подрастёт наш Борька, пойдёшь с ним по деревне — твои подружки обзавидуются.
— Правда, папк? И он меня за сестру признает?
— Ну что же, я врать буду? Вырастет — ещё заступаться за тебя станет. Вот увидишь.
Алёна вытерла глаза, обняла отца за голову, потом вырвалась и побежала в избу. Борька уже снова спал под марлевой занавеской. Мама возилась у печи.