Деревня на перепутье
Шрифт:
— Это любовь. Я ее люблю, — сказал он вслух и огляделся, придя в себя от звука собственного голоса. К черту, куда он зашел, задумавшись! Ведь двор правления давно уже миновал.
Арвидас притворился, что разглядывает что-то в канаве, словно ради этого сюда и пришел. Играет! Этого еще не хватало, чтоб он начал играть, оправдывая себя. Гнусно! Он решительно повернулся и увидел идущего навстречу Антанаса Григаса. Заведующий скотофермой сорвал с головы шапку, помахал ею и надел как попало.
Арвидас в ответ поднял кулак, но в его жесте было больше позы, чем естественного проявления чувств. Ах, такой ли была бы их встреча, случись она на полчаса
— Арвидас, ты уже дома, чтоб тебя туда! Вижу, идет мимо двора. Пока из канцелярии выскочил, он куда-то уже упер своими ножищами. Кричу — не слышит. Может, и впрямь Шилейка тебе слух отшиб, а? — затараторил Григас.
Мужчины схватились за плечи, потрясли друг друга, пободались лбами как проказливые козлята. Григас — счастливее человека на свете нет. Новости льются, как зерно из рукава комбайна. Забыл даже, что повторяется, — ведь, навещая Арвидаса, давно уже рассказал все, что знал.
— Слыхал. Знаю. Уже говорил, — отвечал Арвидас, не в силах поддержать приподнятое настроение Григаса, что тот сразу же заметил.
— Чего такой кислый? — забеспокоился он. — Кукуруза настроение испортила?
— Нет. Душа болит при мысли о бессилии всего коллектива, — ответил Арвидас намеками. — Были бы колхозники посознательней, разогнали бы к черту трактористов, и не пришлось бы теперь страдать одной спине Мартинаса.
— Не хочешь показать, но вижу: затаил ты на меня обиду, Арвидас, за кукурузу, чтоб ее туда, — помрачнел Григас. — Не удержал Мартинаса, а как же, виноват. Надо было зубами за свое цепляться, мое сердце же… да и голова были на твоей стороне. Линию не выдержал. Правда, ругался, но со страху, не от твердости, да и то, когда все было кончено. А надо было опередить, объяснить, поддержать его против Навикаса. Струсил, заколебался… Никудышный из меня секретарь, Арвидас. Трус, тупица, чурбан бесчувственный. В хорошей паре могу еще тянуть, а когда один, вот уже и кривая борозда, вот я и пропал, чтоб меня туда…
На этих словах Григаса они свернули во двор правления, и разговор временно оборвался. Прошло немало времени, пока Арвидас, поздоровавшись с работниками канцелярии и вертевшимися здесь колхозниками, осыпав всех вопросами и внимательно выслушав каждого, наконец очутился в председательском кабинете и они могли продолжить неоконченный разговор.
— Нет, Антанас, — сказал Арвидас. — Коммунист, имевший смелость в те времена приютить ребенка сосланных родителей — ты ведь вырастил Настуте Крумините? — не может быть ни трусом, ни тупицей, а тем более бесчувственным чурбаном.
— Мы хорошо ладили с Круминисами. Я же говорил, что не считал их преступниками, а будь они даже такими, при чем тут дитя? Настуте было тогда лет восемь. Прибежал ребенок ночью, кричит. Душа не позволила дверь не открыть.
— Бесчувственный трус дверь бы не открыл. — Арвидас с нежностью посмотрел на Григаса. — Нет, старик, ты отличный секретарь! А что побоялся, заколебался насчет плана кукурузы — каждый смертный ведь может споткнуться. Не терзайся, Антанас, я не сержусь. Больно, врать не стану, но, честное слово, не сержусь. — И, видя просиявшее лицо Григаса, добрые, открытые глаза, Арвидас подумал, как хорошо бы все рассказать этому честному человеку, вместительное сердце которого будто губка умеет впитывать чужое горе. Но разве этим себе поможешь? Нет, только отягчишь сердце другому. Утешение — прибежище слабых духом, а сильный человек должен прежде всего рассчитывать на самого себя.
— На следующей неделе, пожалуй в воскресенье, созовем открытое
— Ничего, достаточно крепок. Выстою, хоть сам Юренас приезжай, — пошутил Арвидас.
— И приедет, чтоб его туда! Но выстоять будет нетрудно — на нашей стороне люди. Не понимаю, как Юренас позволил делать открытое…
— Мы бы сделали и без его санкции. Не забывай, что между Восемнадцатым и Двадцатым съездом партии многое изменилось. Юренасу есть над чем призадуматься.
Григас одобрительно закивал. Какое-то время оба задумчиво молчали.
— Рядом с Лапинасом в бывшем дворе Нюрониса — знаешь, того, что переехал на хутора? — видел вырытый фундамент. Кто там будет строиться? — спросил Арвидас.
— А, там… Клямас Гайгалас — кто же еще! — Григас рассмеялся. — Бешеный человек — захотел непременно по соседству с Лапинасом. Говорит, пускай попробует поджигать, ужак, сам изжарится.
Арвидас взволнованно заходил по комнате. Гайгалас остается в Лепгиряй… Нет, этой новости он еще не знал…
— Неужто? — приятно удивился Григас, что нашел чем порадовать друга. — Съезди в сторону Паюосте, к мельнице. Четыре участка отмерены под новые стройки. Двое переезжают из Майрониса, а двор с кяпаляйских хуторов. Гоялис уже камней навез, а Бяртачюс копает колодец. До осени все хотят построиться.
— Значит, тронулось?! — Арвидас потер ладони, утешившись, как ребенок игрушкой. — Каждый год строились по одному, по два, не больше трех, а в этом — сразу пятеро! Надо всячески помогать этим людям: давать лошадей, машины, организовать воскресники, осенью позаботиться о саженцах, чтоб завели новые сады. Ведь сад в основном и удерживает крестьянина на старом месте. Мы должны прилагать все усилия, чтобы пример новоселов заразил хуторян, которые латают свои перекошенные лачуги, вместо того чтобы строить в поселке пристойные дома.
В дверь постучали.
— Войдите, войдите. В носу не ковыряюсь, сижу в штанах. Войдите, будьте любезны, — посмеялся Арвидас.
В дверь просунулась голова Мартинаса.
— Я хотел… А, ты занят… Тогда потом зайду… — Мартинас в ужасном смущении захлопнул дверь.
— Подожди, подожди! — Арвидас выскочил в канцелярию. — Куда так бежишь? Что за секреты, что надо стесняться секретаря парторганизации?
— Я не стесняюсь… — Мартинас понизил голос до шепота. Он был так взволнован и вместе с тем так подавлен, что Арвидасу стало его жалко, хоть он и не мог победить свою враждебность к нему. — Я никуда не спешу. Потом, потом, Арвидас… Правда, ничего такого… не секрет… но поговорить надо…
Арвидас все понял. Он покраснел и подозрительным взглядом обежал канцелярию, словно те, вдруг замолчавшие за заваленными бумагами столами люди тоже знали их общую тайну.
— Зайди, — проговорил он тихо. — Григас выйдет.
Григас вышел раньше, чем они приблизились к двери кабинета.
— Побежал дальше, мужики. Спешу на ферму, — сказал он с подозрительно беззаботным выражением лица, проходя мимо, и у Арвидаса невольно мелькнула мысль, что старик уже кое-что пронюхал.
Арвидас положил руку на дверную ручку, но передумал, повернул ключ в замке и бросил его в карман. Он не знал, о чем они будут говорить, и не был уверен, стоит ли говорить на эту тему, но от мысли, что они останутся один на один в четырех стенах, ему стало не по себе. Разве можно говорить про такое за письменным столом?