Дерево ангелов
Шрифт:
Она пролежала в больнице три недели. Звонил Дэйви и его сестра.
— Прости, — сказала сестра. — Я была у нее дважды, и никаких проблем.
Дэйви сказал — в школе все считали, что это он сделал ей ребенка.
Мама навещала Джулию два раза в день. Она проходила по палате, глядя прямо перед собой. Подойдя к Джулии, она задергивала розовые занавески вокруг кровати и принималась плакать; глаза и нос у нее краснели.
— Ты обозлилась на нас, да? Поэтому ты и сделала это с собой. Потому что ты винишь нас за все — за Пола…
Потом, однажды вечером, пришел папа, один, и сказал,
Джулия сидела в Нининой ванной, уставившись на купленный в аптеке пластмассовый флакончик для теста на беременность.
— Нина, этого не может быть, — вырвалось у нее. — Один шанс из ста, они сказали. Я не могу забеременеть.
— Один шанс из ста уже дает надежду, Джулия. Пусть даже всего один.
Глава тридцать вторая
Она не предохранилась.
Когда она поступила в художественный колледж и снова наладила сексуальную жизнь, Джулия всегда как-нибудь предохранялась. Не потому, что боялась одного шанса из ста — просто в противном случае мужчины, с которыми она спала, начинали нервничать, и вскоре она обнаружила, что рассказ о том, что случилось с ней, убивает всякое желание и у нее, и у партнера. «Я не могу — теперь, когда ты мне рассказала», — пожаловался один многообещающий молодой скульптор, снова натягивая джинсы.
Она пользовалась презервативом уже почти машинально, но однажды, в Париже, у нее вылетело это из головы. Она повалилась обратно на кровать, залитую солнцем, ощущая сзади наготу мужчины, который водил губами по ее шее, ласкал пальцами соски. Лайам. Она почувствовала спиной его эрекцию; его пальцы скользнули ей между ног. Она вскрикнула, а потом оседлала его, вталкивая глубже в себя, и по его лицу пробежала судорога наслаждения. И она забыла про презерватив.
Один шанс из ста. Но они же имели в виду — никогда. Подразумевалось, что она бесплодна, стерильна и навсегда останется бездетной.
— Нельзя быть одновременно матерью и художником, — вещала подвыпившая преподавательница из их колледжа в пабе, куда они отправились отметить конец семестра. — Если вы заводите ребенка, это говорит о том, что вы недостаточно преданы искусству. Мужчины — другое дело; девяносто процентов художников, которых я знаю, обрюхатили уйму женщин. Для них это не проблема, более того — для них это своего рода профессиональный долг. Не будьте наивны, не думайте, будто суть богемности в артистической свободе и великих философских исканиях. Быть богемным художником значит иметь как можно больше женщин. Всех: шестнадцатилетних манекенщиц и наивных студенток, мечтающих о любви, а заодно и женушку, которая когда-то, возможно, и сама была художницей, а теперь сидит дома, стряпает и нянчится с детьми. Для женщины все иначе. Ей приходится делать выбор — или дети, или искусство. Дерьмо, конечно, но такова жизнь.
В этих рассуждениях, несмотря на их категоричность, было много правды. Джулия знала нескольких женщин, которым удалось завести детей и продолжать занятия живописью, но таких было — по пальцам пересчитать, и у них был мужчина, который
Из этого ей и придется исходить, ведь Лайам никогда не выражал желания иметь ребенка. Ей — тридцать пять, ему — только двадцать восемь. Он только что защитил докторскую по антропологии, и научно-исследовательская командировка в Африку будет лишь первой из многих. У него столько энергии, столько планов. За все время, проведенное вместе, они никогда не заглядывали в будущее, не заговаривали о совместной жизни. Не исключено, что в эту самую минуту Лайам развлекается с какой-нибудь женщиной.
Нет, если уж она решит оставить ребенка, то должна быть готова вырастить его одна. У нее есть квартира в Брисбене, которую она купила на деньги, вырученные от продажи родительского дома. Остальная часть выручки лежит в банке, но ей потребуется больше денег, и, хотя себе на жизнь она заработала достаточно, нанять няню ей не по средствам. Нет, придется подыскать какую-то работу — например, учителя. Она должна быть готова к тому, что ей придется быть не только художником. А это практически то же самое, что не быть художником вовсе.
— Черт, черт, черт! — Джулия замолотила кулаками по полу. Ведь она снова разработалась, и у нее уже почти получилось…
— Джулия…
В дверях стояла Нина. Она тяжело опиралась на свою трость с серебряным набалдашником. Счастье еще, что ей не стало плохо с сердцем прямо на лестнице, пока она поднималась сюда.
— Ты совсем не поужинала. И еще, Джулия, я говорила по телефону с Робертом… Понимаешь, в доме моих родителей, в маленькой столовой, стоял железный сейф…
Но Джулия не в состоянии была выслушивать ее — ей нужно было выбраться на воздух. Схватив сумочку, она побежала вниз по лестнице.
Она почти бежала к морю.
Я не могу оставить ребенка, твердила она себе. Невзирая на то, что эта беременность — почти чудо. Невзирая на страстное, щемящее желание прикоснуться к шелковистой коже младенца, вдохнуть теплый запах его волос.
Дойдя до перекрестка, Джулия остановилась, вдруг осознав, что вокруг полно людей и звучит музыка. Это было настоящее столпотворение, в котором то и дело попадались люди в маскарадных костюмах.
«Аллилуйя!» Мимо Джулии промчался на роликах молодой человек, одетый монахиней. Он учтиво присел, приподняв юбку, под которой оказались черные ажурные чулки на красных подвязках, и покатил дальше. Какая-то девушка с серьезным видом держала плакат: «Права сексуальным меньшинствам!»
«Я не могу!» Джулия пробралась через толпу зевак к парапету. Внизу, на пляже, какие-то люди держали разноцветные бумажные фонари на шестах, вырисовывая ими в воздухе узоры. Растянувшаяся вдоль парапета публика хлопала в ладоши и восторженно кричала.
«Черт!» Джулия оттолкнулась от парапета и повернула к Дворцовому пирсу. Недалеко от берега виднелись два маленьких суденышка с горящими огнями, и на миг Джулии показалось, что одно из них украшено резной рострой, но, присмотревшись, она поняла, что это женщина в купальнике, примостившаяся на самом носу. Ее смех несся над водой.