Дерево ангелов
Шрифт:
Она держала на коленях драгоценный груз — кудрявую Иру, и дыхание девочки так сладко пахло молоком и печеньем, что подчас Нина закрывала глаза и представляла, что у нее на коленях сидит Кирилл. «Тетя Нина, — пухлые пальчики теребили ее браслет со скарабеями, — расскажи про дом, где вы с мамой выросли. Расскажи про сад, который был нарисован на стене». И прошлое продолжало жить, превращаясь в истории, которые рассказывала Нина: о том, как обедали под сиренями; о том, как солнце играло на стене; о том, как катались на коньках по замерзшему пруду, при свете фонарей, развешанных на ветвях нагих деревьев, и Катя в красной юбке кружилась быстро, как юла.
Днем, уложив девочек в постель, Нина рассказывала им сказки, которые они с Катей слышали от Дарьи. «Расскажи про царевну-лягушку», — сонно бормотала Ира, или Марина просила: «Расскажи про Финиста-ясного сокола». И Нина рассказывала о царевиче Иване, который женится на лягушке — женится против воли, ибо кому нужна жена-лягушка, но так ему на роду написано. Или о красной девице, что полюбила прекрасного сокола и, когда его похитила злая колдунья, отправилась по белу свету искать своего милого, и прежде чем она найдет его, придется ей сносить три пары железных башмаков и изломать три чугунных посоха…
— Мы бы тоже обошли весь свет, чтобы найти своего суженого, если бы его унесла колдунья, — деловито заявляла Софья, переглянувшись с сестрой.
Как бы ни изматывала Нину работа по дому, вечерами она засиживалась допоздна — писала письма церковным чиновникам, просила сообщить ей местонахождение преподобного Джереми Грегори и его жены Анны. Эти письма она рассылала и по разным городам Англии, и за океан — в Дурбан, Кейптаун, Сидней, Аделаиду, Окленд… Подходила Катя и склонялась над ее плечом. «Ты найдешь его, Нина, я уверена», — говорила она.
Мэгги с Фрэнком в Англии тоже старались разузнать что-нибудь. «Они все словно сговорились, у них ничего не выпытать, — горестно говорила Мэгги в один из своих приездов. — Хотя чему тут удивляться, когда на конференции епископов англиканской церкви противозачаточные средства объявили изобретением дьявола. Какая средневековая дикость!»
Так жизнь и тянулась почти четыре года, пока Нина не познакомилась с Николем, вдовцом с двумя дочерьми, еще совсем крошками. Это произошло в Каннах, на званом обеде, который давал один из деловых партнеров Ивана. Нина жалела, что туда поехала, и вдруг неожиданно для себя рассмеялась, когда ее сосед по столу сказал ей какой-то пустяк. Это был неуместный смех, и в нем слышалось слишком много — нет, не безумия, ведь она уже не была сумасшедшей, но слишком много знания. Собеседник вытаращился на Нину, и она обратила все в шутку с бокалом шампанского. Но, подняв глаза, она увидела, что мужчина, сидящий напротив нее, все понял. Он понял ее смех и ее трюк с бокалом, и от этого Нине на мгновение стало не так одиноко.
Через месяц они снова встретились на балу. А две недели спустя, когда они ехали в закрытом экипаже по приморскому бульвару, Николь сделал ей предложение.
— Ясно, нам нужно пожениться, — сказал он.
Нина отвернулась и выглянула в окошко. День был солнечный, но дул ветер, и на море вздымались волны. Чайки шумно ссорились на пляже, хлопая крыльями и налетая друг на дружку.
Как раз вчера Катя присела на край ее кресла и прошептала:
— Ты влюблена в него? Или это из-за его денег?
Нина
— Он познал горечь утраты, — ответила она, — и мне легко говорить с ним.
Она не хотела ничего говорить Кате о страсти. Секс с Николем стал для Нины возможностью потерять себя и одновременно обрести себя заново. Она так долго не чувствовала ничего, кроме пустоты и тоски. И вот плотская страсть унесла ее в другой мир. И пусть в том мире скорбь и горе не кончались — избавление от них могла дать только смерть, — там Нина испытывала чувства такой силы и глубины, что по крайней мере на какой-то миг боль отступала.
Она снова посмотрела на сидящего рядом мужчину:
— Слушай.
И под аккомпанемент шума моря и цоканья копыт Нина рассказала ему все: о маме и папе, о больнице, о Ричарде и Гарри, о своем безумии и об утраченном сыне.
— Понятно, — сказал он, когда она замолчала. — В твоей жизни было двое мужчин: гомосексуалист и католик. Теперь настал черед еврея.
— Его отец из хорошей французской семьи, зато мать — еврейка из Москвы; не секрет, что семья его жены покинула Петербург из-за связей с декабристами. Он на двадцать лет тебя старше, и у него скверная репутация. Его жена умерла всего полтора года назад, и ему нужна женщина, которая будет нянчиться с его малолетними детьми, но скорее всего он будет изменять ей.
Так Иван поучал Нину в столовой, будто его собственная репутация была безупречной, будто он не замечал, как Катя закусила губу.
— Мы с твоей сестрой сомневаемся, что ты будешь с ним счастлива. Ты должна уехать с нами в Мексику, я настаиваю на этом.
Только позавчера Катя предсказывала, что они недолго пробудут в Мексике: «Все наполеоновские планы Ивана потерпят крах. И года не пройдет, как мы вернемся обратно».
Нина покачала головой.
— Прости, Иван, я буду ужасно скучать по всем вам. Но я сама решу, как мне жить. Я остаюсь здесь и выхожу за Николя.
Двадцать четвертого апреля 1923 года, через неделю после того, как ей исполнилось двадцать четыре, Нина взошла по белым ступеням в церковь на Бульвар-дю-Царевич. Вошла она туда Ниной Трулав, а вышла мадам де Сенерпонт.
Девять лет они прожили в роскошном особняке за Променад-де-Англез. Хотя у совсем еще маленьких Лиззи и Веры была нянька, Нина сама купала и одевала их. Летом они втроем, в сарафанах и соломенных шляпах, с ведерками, ходили на долгие прогулки вдоль берега, подобрав юбки, и ноги у них чесались от песка и морской соли. «Ракушка! — таращила глаза Лиззи, и Вера припускала, переваливаясь на крепких ножках, за сестрой. — Маман, смотри, что мы нашли!»
Нина вынула фотокарточку их матери в массивной серебряной рамке из письменного стола Николя и поставила ее на камин в детской. «Не забывайте ее, — говорила Нина тихими вечерами, между чаем и ужином. — Ваша мама очень вас любила и никогда не хотела вас покинуть».
Николь рассказал ей, что когда Зинаида лежала при смерти, пришел священник.
— Она была в агонии, рак пожирал ее изнутри, а священник призывал ее возрадоваться своим мукам, ибо Христос тоже страдал. Бог, мол, избрал ее нести крест и тем самым выказать свою веру, и она должна быть благодарна за это. К тому времени она уже так ослабела, что не могла держать на руках малышку, но несмотря на это она нашла в себе силы, чтобы приподняться и плюнуть священнику в лицо.